Пыль воспалилась и сосны засушены страхом,
Хохот и хрип, и оградой горят огоньки.
Здесь и сейчас разбежались распаханным прахом
Мертвые дети в дебрях холодной реки.
— Пожалуйте, мастер Корвинус!
Юмис Хускерле, конеторговец, сгибался едва не вдвое. Кому сказать, не поверят: поди перегни пополам этакий-то кряж! Однако такому покупателю грех не поклониться — одежка, от отороченного русским соболем берета до востроносых башмаков, немецкая — даром что по роже покупатель биарм биармом. Руки холеные, лицо гладко выбрито, золотая цепь на груди. Купец, и не из последней гильдии, небось. Может, и вовсе советник — но не бургомистр и не фогт, этих Юмис знал в лицо. А взяток сколько на них трачено… тьфу, расстройство, лучше и не вспоминать. Сам Юмис пока лишь мечтал о гражданстве в столице Бьярмаа, Бьярмаланда — Линнавуори, Линнабурге по-господски. А от покупателя явственно разило не только большими деньгами, что уже неплохо, но и неплохими связями — что совсем хорошо.
И Юмис усердно хрустел закремневшей поясницей и даже пытался балагурить, втаптывая в грязь славу горячих биармийских парней, среди коих говорящий зараз три слова слывет болтуном.
Солома, устилавшая земляной пол конюшни, шуршала под деревянными клумпис Юмиса и кожаными носачами гостя.
— Тут вот они, мастер Корвинус. То есть на днях из Татарии пригнали, не кони у этих нехристей — сказка-с! Эх, что за кони, мастер Корвинус, что за кони! И жеребята есть, как раз сыну ваше…
Гость с брезгливой миной отшатнулся от свисавшего с балки на сыромятном ремешке оберега — дырявого камня, Юмалова молоточка — и скосил глаза на собеседника, словно водой его облил от меховой шапки до деревянной обутки.
Нда. Ежели покупатель углядит в камушке язычество, или, того хуже, колдовство… устроит он Юмису знакомства, только вовсе не полезные, что для дела, что для здоровья. Святая Палата, дай Господь святым отцам-доминиканцам здоровья, шутить не любит. А, с другой стороны, если человек на семилетие покупает сыну жеребенка, навряд ли он будет поднимать шум оттого, что другие тоже уважают дедовские обычаи Бьярмаа.
— Здесь они, мастер Корвинус. Это вон конюх мой, Харек, за ними приглядывает.
С кучи соломы в темном углу поднялся парень, слегка напоминавший тех, от кого по конюшнями развешивают юмаловы молоточки. На голове — темная копна, не разберешь, где солома, где волосы. Нос — ал, как вишня, бугрист, что малина, ноздреват в землянику. Остальное лицо — огромным комом сырого теста, в которые повар воткнул ягоду носа да маленькие глазки двумя голубиками, да по неряшеству засыпал половину кома не то половой, не то древесной трухой бесцветной щетины.
— Чего столбом стоишь? Кланяйся, дурень!
Дурень Харек послушно согнулся чуть не до пальцев босых ног, а уж до извоженных в земле да соломе, провисших колен посконных портков — точно. Поглядел снизу искоса на тут же позабывших его хозяина с незнакомым господином, выпрямился осторожно, готовый, чуть что, сызнова застыть в поклоне, украдкой утер заспанное лицо полотняным рукавом, хранившим следы прошлых умываний и утираний, и после сна, и после еды. На груди, выскочив из ворота, закачался крестик-распятие, купленный за немалые деньги у перехожего отца-бенедектинца, заверившего Харека, что крест отлит в Святой Земле точно по образцу того, на котором сына Марьятты-богородицы, светлого Иисуса иудеи распяли, только меньше в двенадцать раз. Харек прибрал крест обратно за пазуху, пристроил большие руки за пояс, на котором висели мешочки с огнивом, ложкой и прочей полезной справой. Снова моргнул и уставился на уже позабывших о нем за разговором хозяина и неизвестного господина.
— …А позвольте узнать, мастер Корвинус, какие у вашего сынка волосы будут, черные, рыжие, или, скажем, белые?
Близорукие глаза гостя вдруг растерянно сморгнули.
— Н-не зна… — он намотал на палец свесившуюся из-под опушки берета черную прядь, скосил на нее глаза, просветлел лицом. — Н-наверно, черные, любезнейший Хускерле… Да, черные!
Тут пришел черед растерянно моргнуть самому Юмису Хускерле. Что за чудной господин — не помнить, какие волосы у сына, да при том еще, как понял Юмис, единственного? Впрочем, это его дела. Будь у Юмиса такая цепь на шее, он, может, еще не так бы чудил. А лишнее любопытство в таком хорошем знакомстве не подмога, а скорее уж даже помеха.
— Счастье вам, мастер Корвинус, вот истинный Бог и святой Антанас — счастье! Есть один татарчик — черен, как уголь! Шкура — атлас! Да что я, мастер Корвинус, вот сами глядите! Харек, телепень, чего встал? Давай, выводи Сарацина!
Вскоре покупатель окончательно пленил Юмиса Хускерле — он не строил из себя знатока, не лез к голенастому коньку, почти жеребенку, в зубы, не рассматривал придирчиво копыта. Полюбовавшись, как тот описал по конюшне несколько кругов, мастер Корвинус удовлетворенно кивнул и развязал кошелек.
Под конец Хускерле все же решился снова переспросить — а не лучше ли будет купить молодому Корвинусу конька постарше, но уже объезженного? А то ведь, не приведи Господь и Юмала, скинет конек барчука, спросят-то ни с кого, как со старины Юмиса… последние мысли, впрочем, конеторговец благоразумно придержал про себя.
