Весна началась на втором уроке. В окно брызнуло ослепительно яркое солнце, оно сразу заполнило весь класс, заплясало веселыми бликами на стенах и потолке, село на металлический ободок ручки, прыгнуло в чернильницу и заиграло там всеми цветами радуги.
Класс точно взбесился. Борька Семенов тихонько напевал «А у нас во дворе есть девчонка одна» и перочинным ножом вырезал свое имя на крышке парты. Сима Ховрина о чем-то шепталась с Катей Иванцовой. Игорь Пахомов никелированным замком портфеля наводил им на лица «зайчики». Тоня Снегирева пальцем рисовала на запотевшем оконном стекле сердце, пронзенное стрелой. Когда она разделалась с сердцем, Игорь дорисовал бюст, за что Снегирева наградила его тумаком. Даже Майка Залкинд — эталон прилежания и дисциплинированности — беспокойно вертелась и разговаривала.
Прихода весны не заметили только три человека: Фарада, Глеб и Гришка. Фарада, водрузив на нос пенсне, объясняла теорию переменного тока. Глеб и Гришка доигрывали вторую партию в шахматы. Игра была «принципиальной»: на прическу. Проигравший две партии из трех сегодня же стригся наголо.
Борька Семенов, увековечив наконец свое имя на «скрижалях» школьной парты, вынул алюминиевую пластинку и стал вырезать блесну.
Галка Чугунова сунула мне записку: «Костя, как по-твоему, кто лучше: красивые или умные?!» Галка состояла из огромных бесцветных глаз, широкого мясистого носа, тонких бесформенных губ, и ей очень хотелось быть умной. Я предпочитал красивых и умных, но обижать Галку не стоило. И я написал: «Разумеется, умные. Что касается красоты, то имеет значение лишь красота души». Галка читала записку с явным умилением.
За окном чирикали воробьи и звенела капель. Борька скоблил ножом по алюминию.
— Кто это все время скребет? — снимая пенсне, спросила Фарада.
Класс дружно пожал плечами.
— Семенов, перестань скрести, — сказала Майка.
— Семенов, перестань! — повторила Фарада.
— Простите, Фрада Акимовна. — Борька из-под парты погрозил Майке кулаком и спрятал блесну и нож в парту.
Пахло мокрым снегом и «Красной Москвой». Это опять Чугунова надушилась. Не человек, а парфюмерная фабрика. Вот уже два года я сижу с Галкой на одной парте и два года меня преследует запах «Красной Москвы».
— Мат! — рявкнул Глеб на весь класс и захохотал.
Гришка, положив голову на ладони и запустив пальцы в проигранную шевелюру, все еще искал выход. Потом сердито смахнул с доски фигуры. Они с грохотом покатились по полу.
— Что там такое? — строго спросила Фарада.
— Казаринов проиграл красоту, — сказала Тоня.
— Как проиграл?
— Обыкновенно. В шахматы. А был такой интересный парень! — вздохнула Тоня.
— Антон, брось паясничать, — предупредил Гришка.
— А то что будет? — с искренним любопытством спросила Тоня, вонзив в Гришку свой синий взгляд.
Гришка, конечно, спасовал. Потому что у Антона насмешливый синий взгляд, острый язык и вообще Антошка среди нас «свой парень». Она может, например, пробить двойной блок и резануть мяч в самую «девятку». Все наши девчонки побаиваются ее, но всегда ищут у нее защиты и расположения. Мальчишки же, за исключением меня и Игоря Пахомова, все поголовно влюблены в Антона. Мы с Игорем презираем ее за то, что она хвастается своей красотой и удалью.
— Ну, чего тебе надо? — жалобно спросил Гришка.
— Чего тебе надобно, старче? — передразнил его Игорь.
— А надобен мне билет на хоккей, — в тон ему сказала Антон. — И ты, Гришка, его достанешь.
Завтра наш «Трактор» играет с «Крылышками». Билетов, разумеется, давно уже нет в продаже, и Гришке придется покупать с рук. Интересно, сколько он заплатит?
Фарада сняла пенсне. Это предвещало долгую «душеспасительную» беседу.
— Товарищи! — сказала Фарада. — Меня удивляет ваше поведение. Ведь вы уже не мальчики и девочки, вы взрослые люди. Вы де-ся-ти-клас-сни-ки! Завтра вы станете самостоятельными людьми…
К счастью, прозвенел звонок, и Фарада, пообещав пожаловаться классному руководителю, ушла.
В класс заглянула нянечка, тетя Поля.
— Соколов, к директору! — позвала она меня.
— Зачем?
— Не знаю. Велел позвать, а зачем — не сказал.
Я лихорадочно перебирал в памяти события последних дней и не находил ничего такого, за что меня следовало тащить к самому директору. Фарада тоже вряд ли успела пожаловаться, да я на сей раз ничего предосудительного и не совершил. Однако надо было идти.
— Ни пуха ни пера! — напутствовал Игорь.
— Пошел к черту!
В кабинете Василия Ивановича было много учителей, они о чем-то говорили. Но, заметив меня, Василий Иванович сказал:
— Прошу прощения, я выйду на минутку.
Он обнял меня за плечи и вывел в коридор.
— Слушай, Костя, звонили твои соседи, — сказал директор, когда мы подошли к окну.
— Отец?
— Да. Опять приступ.
— В этом году третий.
— Слушай, может, ему лучше в больницу? Я позвоню куда надо.
— Не будет толку. Сколько раз он лежал! Ему просто нельзя работать.
— Пожалуй, ты прав. — Василий Иванович задумчиво барабанил пальцами по стеклу.
— Так я побегу? — спросил я.
— Иди, — разрешил Василий Иванович и вздохнул. — Врача я уже вызвал. В школу пока можешь не ходить.
— Спасибо.
Я зашел в класс, собрал книжки.