По тылам врага

Во время Великой Отечественной войны я не вел дневников. Не до того было. Да к тому же, отправляясь в тыл врага, я, как и любой разведчик, попросту не имел права носить при себе какие-либо записи. А вести дневник и, уходя в операцию, оставлять его в базе казалось бессмысленным. Походы по тылам продолжались зачастую неделями, а то и месяцами. За это время базы наши, как правило, не раз перебирались с места на место. Кому в те дни среди более важных дел было заботиться о твоих дневниках?! Но когда война закончилась, оказалось, что кое-какие личные вещи, оставленные в разное время в разных местах, каким-то чудом все же сохранились. Друзья — морские пехотинцы, партизаны — передавали при встрече тощие вещевые мешки, свертки и сверточки, о существовании большинства которых я, признаться, уже и сам успел позабыть. Разбирая их содержимое, я находил там пожелтевшие от времени фотографии, предметы, которые для кого-либо другого не представляли никакой ценности, а для меня были дороги, как память о пережитом, о боевых товарищах, многие из которых геройски погибли за честь и независимость нашей советской Родины.

Вот об этих товарищах, обо всем, чему довелось быть свидетелем, пока еще не все позабыто, и хочется рассказать.

— И вот что я вам, Волончук, скажу… Если у вас некуда девать бумагу и есть еще свободное время, так напишите хоть сто рапортов, но я вас все равно никуда не отпущу. Это зарубите на своем длинном носу. Понятно?.. Начальник тыла Черноморского флота, в подчинении у которого я тогда служил начальником одного из шхиперских складов, вышел из-за стола и начал наступать на меня, все больше и больше оттесняя к двери. Живой, как ртуть, непоседливый, он и теперь, не сдерживаясь, кричал на меня, и голос его, несомненно, хорошо был слышен не только в коридоре, но и по всему этажу.

— Какие все герои, Ильи Муромцы… Приходит каждый с одним и тем же: отпусти его на фронт, он, видите ли, не может оставаться в такое время на складе или за письменным столом… А вы думаете, что мне хочется сидеть здесь и заниматься картошкой, тросами, парусиной, швабрами и всем другим?! И ведь ни одному чудаку в голову не придет, что кто-то должен и этим заниматься. Война — это не только атаки, не только «ура», но и наши нынешние заботы о снабжении экипажей кораблей питанием, обмундированием, шхиперским имуществом. Без этого победы тоже не завоюешь. Поймите вы это…

Ясно было, что все мы так надоели начальнику своими просьбами отпустить нас на фронт, что он, видимо, решил все свое раздражение излить на мне. Продолжать разговор в создавшихся условиях не имело никакого смысла, и я, пробормотав: «Разрешите быть свободным» или что-то в этом роде, посчитал за лучшее как можно скорее выскользнуть за дверь кабинета.

Оказавшись на улице и окончательно придя в себя после полученного «разноса», я постарался по возможности спокойно обдумать свое положение. Хотя я и не смог прочитать резолюции на своем, уже десятом, по крайней мере, рапорте с просьбой отпустить на фронт, ответ на него и так был достаточно ясен. Что же, начальник, несомненно, прав, считая, что кто-то и теперь, с началом войны, должен оставаться и работать в канцеляриях, на складах. Сейчас это тоже боевой пост, причем не менее почетный, чем всякий другой. Но в то же время прав был и я, настаивая на том, чтобы меня все же отпустили в действующую часть. Кому как не мне — коммунисту, молодому, полному сил человеку — быть сейчас там, на переднем крае!

Убедившись, что рапорты не помогают и что «законным», если можно так сказать, путем ничего добиться не удастся, я решился на последнее средство…

Начиная службу на флоте, я плавал котельным машинистом на крейсере «Червона Украина». Старшим помощником командира крейсера служил тогда капитан 3 ранга Иван Дмитриевич Елисеев. В 1941 году он был уже контр-адмиралом, начальником штаба Черноморского флота. Вот к его-то помощи я и решил прибегнуть.

…Дежурный по штабу флота, перебравшемуся с началом войны в одну из штолен, внимательно оглядел меня, еще раз перечитал предъявленные ему документы и переспросил:

— Так вам нужно непременно попасть к начальнику штаба? А по какому вопросу, если, конечно, это не военная тайна?..

— По личному.

— Уж не на фронт ли проситесь? — дежурный улыбнулся и продолжал: — Если я отгадал ваш «личный» вопрос, то по-дружески предупреждаю: напрасно подметки бьете. Не вы, мичман, первый сюда с этим приходите, да, судя по всему, не вы и последний…

Так!.. Значит, и здесь, кажется, меня ждет неудача. Но я все же попросил доложить о моем желании начальнику штаба. Дежурный соединился по телефону с адъютантом, передал ему мою просьбу и, прижав плечом к уху трубку, занялся своими делами. А я стоял, ждал, и каждая минута ожидания казалась мне добрым часом. Наконец в трубке послышался слабый голос. Дежурный бросил в ответ короткое флотское «есть» и, передав мои документы сидевшему тут же матросу, приказал выписать пропуск.

Через несколько минут, сжимая в кулаке пропуск, я зашагал по уходящей в глубь известняковой горы штольне, слабо освещенной висящими под низким потолком электрическими лампочками.