Вглядываясь в карту-схему, на которой через океан, почти пересекая его от края к краю, лежала нанесенная тушью линия — курс предстоящего учебно-боевого похода, Барабанов вдруг вспомнил…Он не мог этого не вспомнить, потому что только случай оставил его, тогда еще капитан-лейтенанта, на берегу. Он вспомнил знакомый и в те дни уже изученный до каждой вешки маршрут. Этой дорогой ушла два года назад ПЛ-26.
Он почувствовал холод, какой испытываешь на глубине, когда ты в легком скафандре, и ощущаешь всем телом почти ледяное постоянство непрогревающейся водной толщи. Этот холод он почувствовал всем своим естеством от корней шевельнувшихся на голове волос до ног, покрывшихся ртутно тяжелыми скользкими каплями. Он запахнул широкий лист карты-схемы, сложил его по сгибам и, видимо, неправильно: лист топорщился и не входил в папку. Положил папку в сейф — старался, чтобы каждое движение было неторопливым, размеренным. Закрыл сейф. Вышел из каюты. И хотя раньше никогда каюту на ключ не запирал, сейчас запер. Кинул взгляд вправо и влево: близко никого не было. Открыл каюту машинально, еще не подумав, что ее надо открыть. Сказал себе: «Что так вдруг?» Попытался усмехнуться. И опять почувствовал, как холод одевает всего: обтекает ноги, давит грудь, ледяной клешней охватывает голову. Тогда он быстрым шагом пошел на голоса.
Они доносились из первого отсека. Там только что закончили погрузку торпед. Уже закрыли задние крышки аппаратов. Уже задраили люк, через который принимали громоздкие сигарообразные туши. Убрали все приспособления и подъемные устройства. И сейчас рядом с запасными торпедами матросы опять устраивали, застропляли подвесные койки. Кто-то смеялся, радуясь, как всегда, что «любимое дело», эта изнурительная, авральная работа — погрузка боезапаса, — окончена.
Командир не пошел в первый отсек. Повернулся, распахнул сферическую дверь в центральный. Тут тоже начинался аврал. Грузил консервы.
Сверху, с мостика, через рубочные люки опускались, переходя из рук в руки, большие прямоугольные, из белой жести банки. Вперемежку с ними тяжело погромыхивали картонные ящики — тоже с консервными банками, но маленькими.
Старшина Разуваев, командир мотористов, тяжелый, угрюмоватый уралец, покрикивал властно: «Довай, довай!»
Боцман, земляк Разуваева. Который должен был руководить этой работой, был тут же. Еще не освоившийся с высокой своей должностью «хозяина лодки», он подчинялся решительным окрикам «довай, довай!».
Опускались сверху ящики, большие белые банки. И лишь изредка высоко-высоко, сразу над верхним рубочным люком, открывался метрового диаметра круг прозрачно-синего осеннего неба.
* * *
Капитан медицинской службы Сабен за полчаса до того, как сниматься со швартовов, попросил у командира лодки разрешения взять с собой матроса и «слетать» на берег. Сказал, что не пройдет и пятнадцати минут, как он явится обратно.
Со швартовов снялись. Медленнее обычного, словно прощаясь, выходили из родной бухты. Сабена все не было. И хотя предстояло еще много часов пробыть на внешнем рейде, куда медик без труда мог добраться попутным катером, командира лодки раздражала эта обычная докторская несобранность.
И уж совсем с трудом капитан третьего ранга Барабанов сдерживал тихую ярость, когда капитан медицинской службы Сабен на торпедолове догнал лодку как раз возле боновых ворот. Моряк, а Сабен, служивший на лодках уже несколько лет, должен был чувствовать себя таковым, или бы обождал, пока корабль минует боны, или бы сделал все, чтобы подойти к нему значительно раньше.
Пришлось застопорить ход. Ждали, пока не пришвартуется, а точнее говоря, не ткнется носом в кормовую надстройку торпедолов, этот работяга-катер, который в бригаде подводных лодок выполняет все поручения, от курьерских до транспортно-тягловых; пока капитан медицинской службы Сабен с пакетами в руках и под мышками, в сопровождении матроса, с тяжелым мешком за спиной, не перепрыгнет на скользкую палубу, пока торпедолов не отойдет.
На мостике, передав вниз через рубочные люки свои пакеты, Сабен задержался. Спрятавшись подальше, под «козырек» мостика, чтобы не быть на глазах у командира, стоящего наверху, Сабен зашептал замполиту, курившему возле компаса.
— Сенсация!..
Замполит, до этого смотревший через плексигласовые стекла на базу (наверное, он думал о семье, с которой расставался надолго), полуобернулся к доктору и чуть склонился.
— В газетах пишут, — длинный острый нос Сабена почти касался уха капитан-лейтенанта; чувствовал капитан-лейтенант щекочущее тепло сабеновского носа. — Заяц…
Командиру сверху (он стоял возле антенны-штыря, взметнувшейся в воздух эластичной пикой) видны были и медик и замполит. Капитан третьего ранга знал, что его заместитель по политчасти, кузовков, тоже недоволен задержкой доктора. Кузовков педантичен и любит строгий порядок. А потом он, как и все на лодке, чувствует неповторимую значительность настоящей минуты. Он скажет что-нибудь веское доктору. Напомнит, что поход — надолго. На нас сейчас смотрят не только бинокли оперативной службы, но и сам комбриг. Со всех лодок на нас сейчас смотрят, желают счастливого плавания…
