Геннадий НИКОЛАЕВ
ПЛЕТЬ О ДВУХ КОНЦАХ
Повесть
1
Лешка сошел на восьмидесятом километре. Разъезд назывался «Лесной», Воздух и тишина оглушали. От шпал подымался горячий смоляной дух, из лесу тянуло хвойным ароматом цветущих сосен. Вдруг прямо перед ним вырос какой-то человек — приземистый, широкий, с ярко-рыжим чубом под треснувшим козырьком армейской фуражки, с медной щетиной и живыми голубыми глазами.
— Ну что, с приехалом? — приветливо сказал мужичок, с любопытством поглядывая на Лешкины вещи.— Жду-встречаю. Велено доставить на машинке.
— Меня? На машине? — удивился Лешка.— Я дорогу знаю.
Рыжий развел своими короткими ручищами:
— Папаша велел, — и — подмигнул: — Приказ начальства— закон для подчиненных. Давай-ка чимальданчик.
Легко подхватив увесистый чемодан, набитый книгами, он резво сбежал с насыпи на тропинку.
«Сюрприз!» — улыбнулся Лешка, быстро впрягся в рюкзак и, согнувшись под его тяжестью, заспешил вслед за мужичком.
Газик с брезентовым верхом стоял в короткой тени за углом дома. Напротив, через улицу, на новом срубе тюкали топорами четверо мужиков. Трава вокруг была усыпана свежими сверкающими стружками.
Лешка распахнул дверцу, хотел положить в машину рюкзак, но заднее сиденье оказалось занятым. Неловко скрючившись на боку и свесив босые ноги, там похрапывал и стонал во сне парень. Рядом с ним, поблескивая мутно-зелеными горлышками, стоял ящик водки. Парень упирался в него задом. Лешка в нерешительности отступил.
— Чего ты? Буди его,— подскочил рыжий.— Эй, тунеядец, кончай ночевать.
Он грубо дернул парня за ногу — тот торопливо сел, тараща красные мутные глаза, с облегчением отвалился на сиденье.
Щофер швырнул чемодан, — парень едва успел убрать ноги — закинул рюкзак и проворно скользнул за руль. Лихо, со злостью развернулся на лужайке перед срубом и попер, попер, оставляя за собой бурую клубящуюся завесу.
Сразу за деревней начинался сосновый бор. Дорога была усыпана рыжей хвоей и старыми шишками. Тут и там, в глубине леса проглядывали полянки, то золотистые, то ярко-зеленые под лучами солнца. Прямо от дороги расползались в обе стороны глянцевитые брусничники и бархатистые заросли багульника.
Вскоре выехали на широкую, залитую солнцем просеку. Трасса! Лешка смотрел во все глаза. Издали белый, вблизи желтоватый, с бурыми пятнами на бумажной оплетке, газопровод тянулся макарониной по дну неглубокой траншеи. Края траншеи осыпались, дерн высох и побурел, под ним темнели жилки перегноя. Земля на просеке искромсана, взрыта гусеницами — видно, еще недавно здесь ползали и крутились стальные машины. Между кочек, ямин и пеньков петляли две параллельные дорожки, накатанные колесами газика.
Ехали молча. В одном месте на трубе черной битумной мастикой было намалевано:
«ЯКОВ
1959»
Рядом с «Яковом» через тире кто-то выцарапал «дурак».
— Кто это себя увековечил?—спросил Лешка.
— А вон, тунеядец,— кивнул рыжий на парня сзади.
Лешка обернулся. Парень дремал, раскинув тонкие жилистые руки. Вытянутое костлявое лицо, длинные, давно не стриженные патлы, свившиеся в кольца, как шерсть на пуделе, чуть заметные усики и редкие курчавые бакенбарды — «Дон Кихот в молодости»,— подумал Лешка и засмеялся.
Километров через пять вдруг заглох мотор. Николай повозился под капотом, покрутил ручку, потом все по очереди крутили ручку,— «искра ушла в баллон» — отказал бензонасос. Николай велел идти пешком. Яков раскричался насчет водки, дескать, там люди погибают, и, дескать, он не ишак, чтобы таскать на себе. Рыжий послал его подальше и залез под машину.
— Придется переть,— вздохнул Яков.
Решили так: Лешкины вещи оставили в газике — рыжий обещал до вечера подбросить,— а ящик с водкой взяли с собой. Перебрались через траншею, ближе к лесу, в тень.
Яков скоро выдохся. Сели отдохнуть на земляной вал. Мотнув ногами, он сбросил кирзовые бахилы на толстой резиновой подошве, с удовольствием пошевелил белыми сопревшими пальцами.
— Ты как сюда, папаша спровадил или сам додул?
— Сам. Мне нужен производственный стаж. На будущий год в институт.
— Понятно,— перебил Яков.— А папаша не мог устроить?
— Зачем? Сам поступлю.
— Сознательный?
— А что?
— Да так.— Яков хлестанул себя по ребрам, сбил впившегося муравья, сказал лениво и беззлобно: — Дурень ты — вот что. Я бы на твоем месте на Мадагаскар махнул.
— Почему именно на Мадагаскар?
— Там водятся лемуры. Я бы их наловил, отдрессировал, в цирке бы с ними выступал. Знаешь как?
Яков смешно сморщился, покрутил длинным носом, пошевелил ушами, свел глаза к переносице, развел к вискам, объявил гнусавым «цирковым» голосом:
— Только раз, только у нас! Неповторимо, непереваримо! Русс Яков с дрессированными лемурами! Кордебалет на канате, фигуральтика под самым куполом циркодрома, кас-ми-чес-кий па-лет к другим, неваабразимым мирам!
Лешка захохотал. Рассмеявшись, Яков сполз на корточках к ящику с водкой, резко выпрямился, подпрыгнул и издал протяжный вибрирующий горловой крик, похожий на злобный вой кота.
— Так кричат лемуры катта, подвижные, ловкие и заполошные, как одесские торговки. В отличие от торговок лемуры умеют удивляться и играть в популярную детскую игру «замри». Этим они и покорили меня. Ну, ладно, пошли, а то там люди погибают, — сказал Яков и взялся за ящик. — Я смотрю, как бы мне не схлопотать сегодня по шее от изнывающего коллектива.
