Qu’ emissi fuy de fadatz
Sobr’ un pueg au.[1]
Гильем Аквитанский, сеньер де Ланже.
Они остановились на опушке.
– Не стоит идти дальше. Не хочу, чтобы нас увидели, – сказала старшая из женщин.
– Что за беда! – фыркнула юная девушка. – Мы так одеты, что стража примет нас за простолюдинок.
В своей наивности она не догадывалась, что именно этого и следует опасаться.
Женщина, не сдвигая капюшон плаща, смотрела из-под руки на башни замка, высившегося перед ними. День был солнечный, но ветреный, тени башен, казалось, колыхались на траве.
– Когда-то вокруг росли деревья, – проговорила она, – на которых Людовик Х1, Великий паук, приказывал вешать тех, кто вызвал его гнев. А когда придворные жаловались, что в замке из-за этого невыносимая вонь, он отвечал: «Труп врага всегда пахнет хорошо».
– Ах, крестная, что за ужасы вы говорите! К тому же это было так давно. Теперь Плесси-ле-Тур славен совсем другим.
– Ах да, ты начала рассказывать про королевские праздники, а я отвлеклась. Годы, дитя мое, берут свое…. Итак, это было летом 1577 года?
– Да, его величество праздновал победу монсиньора принца над гугенотами при Шарите-сюр-Луар. Ах, крестная, если б вы не были за границей, вы бы непременно услышали. Во Франции только и толков было, что об этом празднике. Всем кавалерам было приказано нарядиться в женские платья, а дамам в мужские, и все наряды были пошиты из наилучшего зеленого шелка…
– … но тебя, дорогая, там не было.
– Конечно, – с возмущением сказала девушка. – Я была тогда дитятею… да ни одна порядочная барышня и не могла показаться там. Представьте – они пировали в саду, а за столами прислуживали придворные дамы, обнаженные по пояс! А то и больше… И вот она, – голос девушки наполнился ядом, – была среди этих дам. Тогда-то ее и стали называть Дианой, потому что сьер де Брантом сказал, будто тело у нее не хуже, чем у мраморной статуи Дианы-охотницы работы мастера Гужона. Диана, подумать только! И она еще сумела убедить батюшку, будто до замужества с дядей Анри, а потом с бароном де Люс вела чистую, непорочную жизнь. Это она-то! Фрейлина «летучего отряда» королевы-матери! Даже я в своей глуши знаю, что это значит!
– Успокойся, дитя мое. Мы поговорим об этом позже. Значат ли твои слова, что празднества в честь победы над гугенотам превратились в настоящую оргию?
Девушка не ответила, не совсем уверенная в значении слова «оргия».
– А три года спустя, – продолжала крестная, – в этом же замке была подписана конвенция с голландцами, по которой монсиньор принц становился протектором свободы Нидерландов… Правителем протестантского государства. Об этом слышала я и за границей.
– Но принц еще не получил короны. Во Фландрии война.
– Между тем пред ним маячат три короны. Он наследник французского престола, ему обещана корона Фландрии, и он собирается жениться на королеве английской. И короны эти призрачны. Ибо король Генрих в добром здравии, во Фландрии испанцы и гезы исправно режут друг друга, а с Англией… но об этом также позже.
– Ах, крестная. Вы говорите о вещах, непонятных простой девушке.
– Ты – не простая девушка, Одиль.
– Я знаю. Я – старшая дочь графа де Монсоро, главного королевского ловчего.
– Что еще важнее, ты – моя крестница. И я сделаю все, дабы ты заняла подобающее тебе место.
* * *
Теперь Одиль де Шомб, дочери графа де Монсоро казалось, что она была счастлива ровно до того дня, как ее отец женился на Франсуазе де Люс, урожденной де Меридор, известной также под прозвищем «Диана». Мачеха не только лишила ее отцовской любви, но делала все, дабы Одиль не получила доступа в светское общество, не бывала в гостях, на балах и приемах, и не нашла достойной партии. Между тем Одиль и раньше вела уединенный образ жизни, не покидая замка, окруженного лесами. Просто раньше, по малолетству, она не задумывалась о светских развлечениях и тем более о замужестве.
Однако Одиль была не так уж неправа. Мачеха действительно прилагала все усилия, чтобы достояние главного ловчего перешло к ее детям. А приданое и достойная партия должны были достаться дочери графини – Одетте, тоже пока не покидавшей имения, но лишь по малолетству. Поэтому Одиль отселили из замка в лесной домик, дабы она как можно реже попадалась на глаза отцу. В ее распоряжении была лишь одна старая, почти глухая служанка, ей приходилось перешивать обноски, оставшиеся от прежних времен, а уж о приличной обуви нечего было и заикаться. Словом, не жизнь, а пытка.
Однако и в этой тьме забрезжил луч света. Одиль почти не помнила свою крестную, госпожу Сен-Этьен. После смерти мужа, бывшего старым другом Шарля де Монсоро, она уехала в Италию. Теперь, по возвращении, она разыскала крестницу. Одиль было очень стыдно, что эта строгая сухощавая женщина обнаружила ее в столь неприглядном виде. Но, похоже, госпожа Сен-Этьен ничуть не была шокирована. Она была внимательна к Одиль, расспрашивала, что произошло за годы ее отсутствия. Но рассказы Одиль непременно сводились к жалобам на ненавистную мачеху. Так было и после возвращения с прогулки к замку Плесси-ле-Тур, который крестная почему-то непременно хотела увидеть. Большую часть пути они проехали верхом – у Одиль, разумеется, не было выезда, но у крестной имелись лошади, которые появлялись и исчезали по ее приказу – должно быть, были очень хорошо обучены.
