Я начну это повествование с обращения к Музе, поскольку сюжет его уходит своими корнями в далекие времена, когда сладкоречивые пииты воспевали беспримерные подвиги героев и величественные шалости богов. Призывая на помощь деву с лирой в руках, они, видимо, настраивали себя на особую, подобающую случаю волну или же, не надеясь на собственные силы, искали в Музе сильного соавтора. Я же, будучи по натуре человеком робким, надеюсь в случае неудачного воплощения замысла разделить критические замечания в свой адрес с вышеупомянутой Музой.
Итак, приди, несравненная. Оставь на время стирку, мытье посуды или другое столь же прозаическое занятие. Отвлекись на время и возложи натруженную руку мне на лоб. Оставь заботы, передохни и займись своим основным делом, ради которого и появилась ты на свет. Осени меня своим крылом (если оно у тебя есть), а если нет, просто посиди рядом у кухонного стола в моей однокомнатной квартирке, прислушиваябь к спящим в комнате членам моей семьи. Слышишь шумное дыхание? Такое дыхание рождается лишь в груди героя, человека, созданного для подвигов, но волей случая заброшенного в тихую заводскую бухгалтерию и внешностью своей прискорбно напоминающего бюрократа с сомнительной карикатуры известного художника Вайсбороды. Это мой муж Олег Иванович, но в нашем рассказе, я дам ему ту роль, которой он достоин на самом деле. Пусть он будет великолепным Одиссеем, известным среди своих, товарищей умом и отвагой.
Легкое посапывание, которое только угадывается через тонкую кухонную стенку, принадлежит моей сестре Марине, одинокой девушке забальзаковского возраста. Она приехала ко мне в гости с другого конца города, припозднилась и осталась ночевать, попросив Одиссея с супружеского ложа и предоставив ему покоиться на подростковой раскладушке, поставленной возле раскрытого окна. Днем всё свои силы моя сестра направляет на то, чтобы делать вид. Что это значит? Если коротко, она пытается заставить окружающих поверить, что у нее все в порядке, прямо-таки замечательно. Когда же это получается, то она обижается на всех вокруг за нечуткость. Днем ее не понять, но вечером, когда Олег Иванович засыпает на раскладушке, а я еще вожусь на кухне, отделяя зерна от плевел, перед тем как сварить гречневую кашу, сестра садится в уголке и, подобно восточному торговцу коврами, раскатывающему перед придирчивым покупателем свой бесподобный товар, принимается удивлять меня неожиданными красотами своей души, которые так и остались невостребованными.
Она будет главной героиней повествования — волшебницей Цирцеей, превращающей мужчин в свиней.
Моя Муза в сомнении качает головой, немолодая девица с сутулой спиной Цирцея? Но я, успокаивая, поглаживаю распаренную в стирке руку: ты еще не знаешь моего замысла, милая, ты только настраиваешь меня на нужную волну.
А какая она, эта нужная волна?
Она широкая и неторопливая, она (прошу прощения за стилистическую погрешность) цвета морской волны и соленая, она, конечно же, прозрачная, и в ее глубине видны покинувшие морское ложе черные водоросли, угадываются упругие, скользкие тела медуз. Эта волна неслышно входит в раскрытое окно, подхватывает спящего Одиссея и подростковую раскладушку, которая тут же превращается в стройный черногрудый корабль. Богатырский храп моего мужа гармонично сливается теперь с посвистом ветра, направляющего корабль к скалистому острову Эй. Бедный Одиссей, сколько пришлось тебе перенести и сколько еще предстоит.
Спи пока под мерное поскрипывание мачты: неизвестно, что ждет тебя у берегов чуждого острова.
А я буду ждать тебя, мой Одиссей, ждать и распускать сотканную за день тонкую ткань, обманывая многочисленных женихов, ибо никто из них не достоин занять твое место в моем сердце.
Кстати, один из них снова звонил мне сегодня утром, зная, что ты уже на работе. Его зовут… впрочем, неважно. У него есть «Жигули», и он делает вид, что хочет на мне жениться. Он из тех, кто всегда готов жениться на замужней женщине.
* * *
В ту ночь светлокудрая Цирцея не сомкнула глаз. Вечером заглянул на огонек юный бог Эрмий и рассказал между прочим, что завтра в бухте появится корабль Одиссея. Подмигнул лукаво: «Прибыль тебе, сестренка!»
Цирцея едва дождалась, когда уйдет несносный. Потом долго ходила по пустынному дому. Каменные стены казались живыми. В нервном свете факелов они волновались и вздрагивали, и девушка прикладывала ко лбу прохладные руки. Может быть, завтра бессмертные боги снимут страшное заклятье, и она наконец сможет покинуть ставший ненавистным остров. Цирцея с отвращением взглянула на прислоненный к стене волшебный жезл. Он был похож на застывшую молнию. Он и был когда-то молнией, и, если завтра будет снято, заклятье, жезл, вспыхнув живым огнем, умчится навсегда к своему хозяину громовержцу Зевсу.
А если нет? Снова потянутся постылые дни, снова согнется она над тканьем, снова зазвучит странная, томительная песня, и однажды, заслышав ее, в дверь постучится поздний гость. Любопытство и настороженное ожидание будут на его лице, а потом удивление, чуть ли не обида.
Он шел, он не мог миновать волшебный остров, он столько слышал о его хозяйке, и вдруг…
