– По транс-портной струне пассажир идет пакетом из пяти архивов… – Незнакомец пытался говорить шепотом, но в бедламе портового бара это вряд ли могло иметь успех. – Пять информационных потоков. С нашей точки зрения это не потоки, а импульсы… Но наша точка тут ни при чем, мы же про технику говорим.
Говорил преимущественно он. Я лишь сидел рядом и терпел.
– Пять архивов, – повторил мужчина и, двинув ко мне лист бумаги, провел черным ногтем пять параллельно неровных линий. – В первых двух вся твоя физика… – Он озабоченно посмотрел на стол, но ничего кроме кружек и пепельницы не обнаружил. Пепельница была полная, а кружки – наоборот. – В этом архиве врожденное, чистый генотип, а в этом приобретенное. – Он положил на листок два кривых окурка. – Если вошел в транспорт с циррозом печени, то и выйдешь с тем же циррозом. Кстати!.. Ты не задумывался, почему Верховный так неплохо выглядит? Для своих-то ста двадцати годков… А?!
Собеседник поманил меня пальцем и, не дожидаясь реакции, поднес свой бесформенный рот еще ближе. Мне казалось, что я уже не слышу его, а чувствую.
– Верховный… да и не только он… они иногда срываются с линии. Не целиком, такого не бывает. Срывается только второй канал. Такого… ха!.. такого вообще-то тоже не бывает. Но им периодически устраивают. И на выходе они получают свое же тело, но без единой болезни. Девственное! Ну… то есть, допустим, девственное – для ста двадцати лет. Старое, но не изношенное. Слабое, но не больное, понимаешь?
– Что ж тут не понять…
– Дальше. Три других канала несут менталику. Три архива. Первый – врожденное. – На лист лег еще один окурок. – Темперамент, то-се, задатки-зачатки и прочее. Что ты от родителей взял. Вот тут… – Мужчина выбрал в пепельнице короткий изжеванный фильтр. – Вот тут приобретенное. Интеллект, навыки и всякая такая хрень, которую ты сам наживаешь, вместе с болячками. А это… – Он торжественно уронил пятый окурок, стоптанный, как сапог каторжника. – Здесь, дружище, память.
Я взглянул на лист, и мне стало тошно. Человек – от светлых мечтаний и до последнего заусенца – весь человек был представлен на этой схеме пятью грязными чинариками. Они лежали у пяти кривых царапин, словно на старте.
– Значит, имеем пять архивов… – Собеседник потыкал пальцем в бумагу и уставился на меня, требуя подтверждения.
– Имеем, – подтвердил я.
– Скок!.. – Ребром ладони он передвинул по листу окурки, каждый по своей линии. – Скок!.. Транс-переход окончен, – объявил он, имитируя отстраненный синтетический голос. – Но «скок» – это только для нас. Сознание человека не способно воспринять этот миг. Ты просто шагаешь сквозь рамку транс-контура и идешь себе дальше, по тому же, вроде бы, коридору… который находится уже в другом рукаве матушки-галактики.
Слушать хмельного брехуна становилось все труднее.
– Все происходит мгновенно! – продолжал он с азартом. – Тут тебя расквантовали, там – снова собрали. Из другого сырья, конечно. Твое осталось здесь, из него соберут кого-то еще. Или, если дети финишируют, то сразу двоих. А если прибудет боров здоровый, то тебя одного не хватит, пойдешь довеском. Да это не важно, это ведь уже не ты, а прах твой… – он вдруг осекся. – Слушай, многовато говорю, да?
Я счел за лучшее промолчать.
– Так о чем я?.. А вот о чем. – Незнакомец вернул бычки на исходную позицию. – Информационный пакет перемещается неуловимо быстро. Для человека. Но не для киб-координатора. Для машины это целый проце-е-есс… – Он вновь принялся двигать окурки, но теперь гораздо медленнее. – Полторы-две миллисекунды, иногда три. Почти вечность. За это время киб-координатор многое должен успеть. И со многими. Представляешь пассажирооборот среднего порта? Нет, не представляешь. И представить не можешь! Потоки идут отовсюду. Прием, отправка, но чаще станции выполняют релейные функции, особенно в центре. Миллионы пассажиров ежесекундно. Даже если разбить секунду на тысячу частей, то и в одной этой части окажутся тысячи инфо-пакетов! Туда-сюда… отсюда туда… опять туда… потом обратно!.. – он исцарапал лист вдоль и поперек, затем вывернул на него пепельницу и для наглядности растер мусор ладонью.
Бармен с тревогой посмотрел в нашу сторону. Незнакомец, словно учуяв это спиной, призывно поднял руку. Бармен перевел взгляд на меня. Я сделал лицо непроницаемым, что означало: «больше не угощаю».
Сосед по столику не то чтобы был пьян… он был пьян вчера, это бесспорно. И позавчера, что весьма вероятно. Сегодня же он принял кружку пива – от моих щедрот – вылакал пол-литра обычного портового пойла и помутнел, но не беспросветно. Он все-таки мог говорить. Громко и неприятно.
Ему было лет тридцать пять – примерно столько, сколько и мне. Опустившийся субъект, застрявший в чужих местах не по собственной воле, а от безденежья. Он был порядком обтрепан. Вышел из дома невесть когда в приличной одежде, а потом – либо стремительно отощал, либо слишком долго шлялся. Красная рубаха не стиралась месяц, как минимум. Он пованивал весь – от макушки и… нет, про пятки лучше не надо. С пятками, я подозревал, у него еще хуже, чем с головой. Штаны на нем были болотные, не исключено – когда-то серые или, допустим, бежевые… Но теперь – строго болотные, по всей своей мятой поверхности.
