Нет таких тем, которые не обсуждались бы в то или иное время в баре «Белого оленя» – независимо от того, присутствовали ли там дамы. В конце концов, они приходят сюда на свой страх и риск. Три из них, насколько мне помнится, через некоторое время даже обрели здесь супругов, так что, возможно, рискуют вовсе не они…
Я упоминаю это, чтобы у вас не создалось впечатление, будто все разговоры у нас высокоэрудированные и научные, а вся наша деятельность исключительно мозговая. Хотя шахматы и популярны, дартс и «передай полпенни» также процветают. Некоторые из посетителей приносят с собой литературное приложение к «Таймс», «Субботнее обозрение», «Нью стейтсмен» и «Атлантический ежемесячник», но они же вполне способны незаметно прихватить перед уходом свежий номер «Ошеломляющих псевдонаучных историй».
В полутемных уголках бара совершается также немало сделок. Экземпляры старинных книг или журналов переходят из рук в руки в обмен на астрономические суммы, и почти каждую среду минимум три известных дилера курят за стойкой бара огромные сигары, обмениваясь байками с Дрю. Время от времени взрыв хохота обозначает завершение какого-нибудь анекдота и провоцирует поток нетерпеливых вопросов со стороны других посетителей, не желающих упустить что-либо интересное. Но, увы, деликатность запрещает мне пересказывать здесь любые из этих интереснейших историй. В отличие от большинства вещей на этом острове, они не предназначены для экспорта…
К счастью, подобное ограничение не распространяется на рассказы Гарри Парвиса, бакалавра наук (как минимум), доктора философии (вероятно) и члена Королевского научного общества (лично я в этом сомневаюсь, хотя подобные слухи и ходили). Ни один из них не заставит залиться краской щеки даже получившей самое деликатное воспитание старой девы, если таковые еще сохранились в наши дни.
Приношу извинения. Это слишком огульное утверждение. Есть у него одна история, которая в некоторых кругах может быть признана несколько дерзкой. И все же не побоюсь пересказать ее здесь, ибо знаю, что вы, дорогой читатель, обладаете достаточной широтой взглядов и не воспримете ее как оскорбление нравов.
Все началось так. Известный обозреватель с Флит-стрит был зажат в углу неким настойчивым издателем, собиравшимся выпустить книгу, на которую возлагал большие надежды. Книга описывала жизнь и нравы декадентского Юга и представляла собой яркий образец прозы в стиле «и тут дом снова содрогнулся, когда термиты прикончили восточное крыло». Ирландия ее уже запретила, но этой чести нынче избегают лишь немногие книги, и выдающейся особенностью такой запрет не назовешь. Однако, если ведущая британская газета достаточно сурово призовет к изъятию из продажи этой книги, она мгновенно станет бестселлером…
Такова была логика издателя, и он шел на любые уловки, лишь бы добиться согласия. Я слышал, как он произнес (очевидно, чтобы успокоить любые угрызения совести у своего приятеля-обозревателя):
– Конечно, нет! Если они это поймут, то дальше их развращать уже некуда!
И тут Гарри Парвис, обладающий поразительным умением прислушиваться к десятку разговоров одновременно, чтобы вставить свою фразу в подходящий момент, произнес присущим ему удивительно отчетливым и не терпящим возражений голосом:
– Цензура порождает некоторые весьма трудные проблемы, не так ли? Я всегда доказывал, что имеется обратная зависимость между цивилизованностью страны и ограничениями, налагаемыми цензурой на прессу.
Некий голос с акцентом уроженца Новой Англии вставил из дальнего угла:
– При такой логике получается, что Париж более цивилизованный город по сравнению с Бостоном.
– Совершенно верно, – подтвердил Парвис и, что с ним редко случалось, стал дожидаться ответа.
– Ладно, – мягко произнес некто из Новой Англии. – Я не спорю. Я просто хотел проверить.
– Развивая этот тезис дальше, – продолжил Парвис, – я хочу рассказать об одном изобретении, пока еще не обеспокоившем цензуру… но ждать, несомненно, осталось недолго. Оно было сделано во Франции и пока не пересекло ее границ. Но когда про него узнают все, оно окажет на нашу цивилизацию большее воздействие, чем изобретение атомной бомбы.
Подобно атомной бомбе, оно стало результатом столь же академических исследований. Никогда, джентльмены, не недооценивайте науку. Я вообще сомневаюсь в существовании хотя бы одной области исследований настолько теоретической, настолько удаленной от так называемой (насмешливо) прозы жизни, что в ней никогда не сможет родиться открытие, способное потрясти мир.
Вы наверняка оцените то, что история, которую я сейчас рассказываю, так сказать, вторична. Мне рассказал ее в прошлом году коллега из Сорбонны, где я был на научной конференции. Поэтому имена в ней вымышленные: коллега их упоминал в своем рассказе, но я позабыл.
Профессор… э-э… Жульен – физиолог-экспериментатор в одном из небольших, но довольно известных французских университетов. Возможно, некоторые из вас помнят довольно сомнительный рассказ Хинкелберга – помните, как на той неделе он рассказывал о коллеге, научившемся управлять поведением животных, раздражая их нервную систему электрическим током? Так вот, если в этой истории есть хоть крупица правды – а если честно, то я в этом сомневаюсь, – то весь проект наверняка основывается на идеях, почерпнутых из статей Жульена в «Comptes Rendus».
![Приключения Сэмюэля Пингля [с иллюстрациями]](/storage/book-covers/fc/fc39a5abae6443457fe1ac7d2fcc954d4e486557.jpg)
