Пароль XX века

аждое время, каждый век имеет свои пароль и свои отзыв, свою главную примету, свое главное слово. Паролем XX века, главным его словом стало слово МИР.

Мы медленно поднимаемся по широким ступеням Смольного, проходим сквозь вращающиеся двери, ступаем на парадную лестницу. Мы — это участники Всесоюзной писательской конференции «Ради жизни на земле». Сюда, в Ленинград, в Смольный, приехали писатели из разных городов и республик нашей страны, из многих стран нашей планеты. Приехали, чтобы сказать, что настоящие писатели, все честные литераторы всегда были, есть и будут в первых рядах борцов за мир.

Поднявшись на второй этаж, мы проходим по длинному коридору и наконец останавливаемся на пороге Актового зала Смольного.

«Это здесь? Это тот самый зал?» — слышу я, спрашивает кто-то из зарубежных гостей. И в голосе этого человека звучит волнение. Да я и сам волнуюсь. Мне и раньше случалось бывать в этом торжественном зале, но всякий раз, переступая его порог, я не могу сдержать волнение.

Да, именно здесь, в этом зале, великий Ленин провозгласил победу первой в истории человечества социалистической революции. Именно здесь, в этом зале, прозвучал один из самых первых декретов Советской власти — Декрет о мире. Впервые в истории человечества забота о мире, борьба против войны становилась одной из главнейших забот государства, становилась государственной политикой. «Мир без войн, без оружия — идеал социализма» — слова эти, записанные ныне в Программе Коммунистической партии Советского Союза, принятой XXVII съездом КПСС, берут свои истоки именно там, в октябрьских днях 1917 года. Нужна была ленинская гениальная прозорливость, чтобы сквозь канонадный грохот первой империалистической, в очистительном гуле революции — точно уловить, осознать то главное, чем будет жить весь XX век, услышать то основное, ведущее слово, которому суждено теперь стать реальной целью, и мечтой, и клятвой, и надеждой народов, — слово «мир».

В тот день, сидя в Актовом зале Смольного, слушая взволнованные, страстные выступления писателей, я ощущал глубокую гордость за нашу Советскую страну. Я ощущал эту гордость, потому что знал: нет сегодня такой международной конференции, такого международного совещания, посвященного разоружению, сокращению вооружений, в котором бы не принимал самого энергичного участия Советский Союз, нет таких усилий, направленных на укрепление мира, которых не поддерживал бы Советский Союз.

Мир нужен всем людям, всем народам, всему человечеству. Ненависть к войне стала нынче реальной и могучей силой. Как бы ни пытались проповедники политики силы приукрасить истинное лицо войны, ее звериный оскал жесток и отвратителен.

Однажды я вместе с делегацией ленинградских писателей побывал в Дрездене — городе-побратиме Ленинграда. Дрезден — город особой, трагической судьбы. Эхо войны, кажется, до сих пор еще бьется о стены разрушенных, выгоревших дотла домов, до сих пор еще носится над кладбищем, где в братских могилах лежат более тридцати тысяч жителей, погибших под бомбами февральской ночью сорок пятого года. В ту ночь американская и английская авиация обрушила на город бомбовый удар невиданной силы. За несколько часов Дрезден был превращен в пылающую груду развалин. А ведь с военной точки зрения налет этот не имел никакого смысла, и жертвами его стали главным образом мирные жители.

(Замечу в скобках, что в наше время на Западе находились такие политики и военные теоретики, которые не без упоения рассуждали о том, что будь сброшена на Дрезден нейтронная бомба — и старинный город остался бы цел, полностью сохранился бы для потомков. Правда, он превратился бы в город мертвецов, смерть настигла бы всех его жителей, но здания-то остались бы целехоньки! По логике современных человеконенавистников лучшего и придумать нельзя!)

Сегодня Дрезден напоминает всему миру о том ужасе, который несет человечеству война. Однако история Дрездена — это не только история жертв и потерь. История Дрездена — это еще и история революционной борьбы рабочего класса. Именно здесь, в Дрездене, 9 ноября 1918 года был создан Совет рабочих и солдатских депутатов, и над городом взвилось красное знамя; это еще и история антифашистского Сопротивления, история небывалого мужества и стойкости. Так что вовсе не случайно именно Дрезден, прекрасный, заново возрожденный, восставший из руин и пепла город, стал побратимом Ленинграда. Побратим. Мне очень нравится это слово. В нем слышится вера в возможность всеобщего человеческого братства.

Утром, сидя в номере отличной современной гостиницы, поднявшейся ввысь рядом с дрезденским вокзалом, я изучал подробный план города, отыскивая на нем нужную мне улицу. Все улицы и площади Дрездена, все его знаменитые музеи и памятники, мосты и парки словно на ладони лежали передо мной.

Я смотрел на расстеленный на столе план города, и вдруг неожиданно меня поразила, словно бы обожгла, одна мысль, одно внезапное ощущение. Я вдруг представил себе, как те, кто обдумывал и планировал — не без далеко идущих своекорыстных целей — уничтожение Дрездена, тоже всматривались в лежащий перед ними план города. Только и музеи, и парки, и дома, и мосты были для них тогда не музеями и парками, не домами и мостами, не творениями рук человеческих, а лишь объектами для бомбометания. Я подумал, что, наверно, столь же старательно и хладнокровно всматривались в разложенный перед ними план Хиросимы американские генералы августовским днем сорок пятого года. И гитлеровские летчики в сорок первом с той же жестокой пристальностью склонялись над планом Ленинграда, и над планом Москвы, и над планом Харькова или Минска…