Р.М.ХИН-ГОЛЬДОВСКАЯ
ПАМЯТИ СТАРОГО ДРУГА
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ ОБ А. Ф. КОНИ
[...] Я знала Кони, как знала его вся русская интеллигенция моей эпохи: знаменитый оратор, председатель петербургского суда, пострадавший за Веру Засулич, автор книги "Судебные речи", которой все зачитывались...
Я даже видела его раза два случайно, но так мимолетно, что не помнила его лица... И вот, я еду к нему вроде как с "наказом" от его университетского товарища и друга.
Четверть века назад, их голоса - одного с трибуны прокурора, другого из-за пульта защитника, - провозгласили в безгласной России рождение гласного суда...
Когда-то "опальный" защитник Нечаева, Урусов давно отрезвился от иллюзий шестидесятых годов... Другое дело Кони... Обер-прокурор сената, оплот суда присяжных, всеми признанный авторитет...
Было от чего волноваться.
Урусов предупредил его письмом о моем приезде. Кони ответил, что будет меня ждать в такой-то день в 11 часов утра.
Меня встретил в приемной человек небольшого роста, худой, державшийся очень прямо, с бледным, строгим лицом, уже тогда изрезанным характерными морщинами, с внимательным взглядом умных, холодных глаз. Одет он был в аккуратный коричневый сюртук, шею облегал аккуратный стоячий воротничок и тонкий черный галстук бантиком, блестящие манжеты с матовыми запонками, блестящие ботинки... Все такое чистенькое, аккуратное... "Какой чиновник", - подумала я.
"Пойдемте ко мне в кабинет, там удобнее беседовать, - сказал Анатолий Федорович усталым, мягким, удивительно приятным, простым голосом и продолжал на ходу: - Вчера я был страшно занят, а сегодня освободил для вас - вот столько времени!" - Он широко расставил руки и улыбнулся.
Лицо сразу помолодело, стало милое и доброе.
Кабинет говорил за хозяина. Книги в шкафах, книги на полках, книги на столах, портреты с длинными автографами, несколько картин, альбомы, юбилейные подношения, большой письменный стол, диван.
[...] "Вы позволите мне ходить? Мне так много приходится сидеть, что, шагая по комнате, я отдыхаю... Ну, давайте знакомиться".
Он опять заговорил. Я слушала и думала только об одном, чтобы он не умолкал. Это была не речь, не беседа, а мастерская импровизация. Передо мной, точно в живой панораме, проходила русская жизнь, русские судьбы, русская ширь и русская теснота, наше сумбурное богатство и наша дикая нищета, наша несравненная литература и варварское невежество, изысканный аристократизм и пошлое самодовольство так называемого общества. А надо всем фарисейское лицемерие, расползающееся из петербургских "сфер" и канцелярий по рабской стране.
Из разных углов вдруг забили часы. Я вздрогнула.
Анатолий Федорович засмеялся. "Испугались? У меня несколько часов, и они бьют разом. Я слежу, чтобы они не расходились... Это моя маленькая мания..." - "А это на вас не наводит тоску, Анатолий Федорович?" - "Нет.
Я люблю слушать "шаги времени"..."
Так началось мое знакомство с Анатолием Федоровичем, знакомство, перешедшее в дружбу, выдержавшую все, а порой довольно тяжелые "шаги времени"...
[...] Редкое имя в России - в течение более чем полувека - пользовалось такой популярностью, было окружено ореолом такого обаяния, как имя Кони. Его знали люди всякого "толка", даже такие, которые, казалось бы, не имели ни малейшего касательства ни к какой стороне его разнообразной деятельности.
Конечно, он был знаменитый юрист, оратор, писатель, один из образованнейших людей своего времени... Но ведь это еще не дает власти над сердцами... Какой же дар привлекал к нему, по выражению Владимира Соловьева, "людей всяких вер"?.. Мне кажется, что это происходило от редкого в нем сочетания противоположных сил. Обычно, в результате такого сочетания, получаются изломанные, несчастные характеры, и лишь в исключительных случаях, когда воля подчиняет себе темперамент, оно создает гармонический образ. Преобладающая сила Кони заключалась в уме, проницательном, аналитическом, холодном, уме не следователя, а исследователя.
Но в этом же уме жил и большой художник, большой артист - и нужна была железная рука, чтобы артист и художник не опрокидывали ума "холодных наблюдений"...
Наивно было бы предполагать, что Кони был чужд "земных страстей". Он жил на миру, окруженный соблазнами, и "ничто человеческое ему не было чуждо". "У каждого, - говаривал он, - есть свои собаки; чтобы они не разорвали, надо их держать на цепи"... И он умел их держать. На помощь приходила выкованная в жизненной борьбе воля, огромная работоспособность и всепоглощающее чувство ответственности и долга. А главное, ему всегда было некогда. Он не мог запретить сердцу "пылать" - и оно не раз пылало, но он не позволял ему забываться...
"Жена... Дети... - вздыхал Анатолий Федорович, шагая по комнате и дымя сигарой. - Это так заманчиво, особенно, когда думаешь об одинокой старости... Но, с другой стороны, на какие "концессии" - ради семьи - идут даже очень стойкие люди! Болезни, бедность, взаимное разочарование, озлобление на неудачных детей, в которых супруги обвиняют друг друга... Сколько таких "пар" из Дантова ада мне приходилось наблюдать!,. А ведь и для них была весенняя пора Фета: "шепот, робкое дыхание, трели соловья".
