Овидий в изгнании

Сначала построили дом. Газета «Алый шюцкор», бывший орган обкома комсомола, написала: какой прекрасный построили дом! Его венчает башенка, и местные жители уже успели испытать к нему стойкую приязнь и по-доброму окрестить его «Дом с башенкой». Ее видно отовсюду. Даже под кровать заберись и укутайся одеялом, все равно хоть плинтус от нее да будет видно. Тут газета немного отвлеклась по привычке к низменному, но потом сделала над собой усилие и выразила надежду, что новый дом станет оазисом радости и благоустройства, детских качелек и задорного смеха. Въехали люди, наставили декабристов на подоконники, повесили бра над зеркалом и исподнее на балконе.

Потом выяснилось, что под домом залегает что-то не соответствующее плану и смете. Супесь там какая-то или почвенные воды, что-то такое. И все это, с башенкой вместе, вкрадчиво, но неуклонно проседает. Сначала не поднимались на крыльцо, а спрыгивали, и это было даже забавно, только те, кому надо было коляску из подъезда вывозить, жаловались, но для них принайтовили фуникулер к рябине напротив подъезда.

А потом один мужик с первого этажа выходит утром на кухню, механически отмечая, что погода, знать, дурная, раз так темно, и видит в окне что-то вроде школьного плаката по биологии на тему «Верхние слои почвы». Видит он земной срез, неровно проходящий вдоль форточки, скудную травку, колосящуюся выше окна, и ее крепкие желтые корни, уходящие вглубь. Тут вот строительная щебенка, ниже нечернозём, а там глина залегает, у нас ее много, но, к сожалению, не фаянсовая, пробовали уже. А в перспективе угадывается магма и земное ядро. Земля за окном источена червяками, как в познавательном кино из их жизни, и из дочкиной кормушки для синичек какой-то крот, примостившись, семечки подъедает.

Мужик, придя в себя, идет к соседу сверху и, разумеется, не находит у него сочувствия.

– Ну, земля, – говорит тот. – Это еще что. Вот однажды жена моя купила, значит, рыбу, салаку какую-то, на метры она ее, что ли, покупала, как елку, хрен ее знает, длинную, в общем; и вывесила за окно, потому что не влезает же никуда, не бухтовать же ее, а резать ее нож не берет, она же мороженая и спина у ней – дай Бог каждому. Прямо не спина, а становой хребет рабочего класса. И вот я прихожу утром на кухню; чего-то мне было как-то нехорошо, не помню… и вижу это я, представь себе, в окне, как кино Спилберга. Спина в чешуе, толстая, выгнутая, плавник этот на ней дорсальный… или вентральный, в общем, неважно… и синичка, значит, на ней сидит, такая желтенькая, как голубь на ковчеге. А мне и так нехорошо, и я, конечно, подумал первое, что подумал бы любой ответственный человек на моем месте: все, думаю, всемирный потоп вновь настал. И мне предстоит сделать все возможное, чтобы спасти генетический фонд человечества. Передать потомкам нашу выносливость и романтику, нашу непримиримость и любовь к закатам, наше внутреннее горение и острый ум. Тогда я с размаху бросаюсь в лодку и гребу, гребу…

– Погоди, – говорит мужик, – считай, что ты уже догреб до полной передачи генофонда, и давай по существу. Ты пойми, это сейчас тебе смешно, а где гарантия, что этот горообразовательный процесс до твоего этажа не дойдет? Ты большой любитель изучать скрытую жизнь грибниц?

– Нет, – признается сосед. – Я по ягодам больше. И на рыбалку.

– Много ты ловишь, если твоя жена гирляндами из салаки карнизы украшает. Ну, твое дело, чем забавляться. Посоветуй мне, что делать?

– Ну, что. Помнишь, тут щит висел, когда мы уже въехали, а пятый подъезд еще достраивали, – с телефонами ответственных лиц.

– За передачу фонда?

– За ввод в строй.

– И что?

– Я телефон прораба тогда списал.

Тут мужик вроде заподозрил что-то.

– Скажи-ка мне, милый друг, – спрашивает он, – что это за пристрастие у тебя – списывать телефоны прорабов? Зачем это тебе, ответь на милость?

– Ну… как зачем.

Мужик этим ответом не удовлетворился.

– Я, – говорит, – так и знай, этим ответом не удовлетворился. И полагаю, что ни один ответственный человек на моем месте им не удовлетворился бы. Ну, мы же с тобой соседи – не разлей вода, ты же протекаешь на меня, как на родного, рассказывай давай, зачем тебе прорабы!

И сосед рассказал.

– Мне, – говорит, – гадалка нагадала, что будет мне счастье, когда шестнадцать раз кончу партию «рыбой», играя с одними прорабами, причем каждый раз с новыми. Теперь я их пробую.

Мужик плюнул.

– Везет, – говорит, – тебе на рыбу. Сколько комплектов отработал?

– Четыре.

– Давно начал?

– В прошлом феврале.

– Ну, успеха. А с нашим-то играл? Могу я на тебя сослаться в разговоре?

Сосед разрешил.

– Можешь, – говорит. – Ссылайся. Напомни ему, как он у меня торшер согнул; ему неудобно станет.

– Ну, про торшер я ему, конечно, напоминать не стану, – отвечает мужик, – это неприличный способ добиваться своих целей, а в общем – спасибо за консультацию.

И пошел звонить прорабу.

Тот принял к сведению и даже принес искренние соболезнования. Но что-то отвлекало его всё время – то ленточку зовут перерезать в торжественной обстановке у нового трамвайного депо, то в почетные пионеры посвящают, то еще что – в общем, в вихре светской суеты как-то он закрутился и, понимаешь, совершенно забыл, что есть на свете такой мужик, который, из глубины почв звоня ему по телефону, проводит дни в бесшумной темноте; чьи огромные глаза оставляют за собой при движении фосфоресцирующий след и для которого главной забавой жизни стало ловить не успевших развернуться кротов, быстро открывая перед ними форточку. Подождав месяц-другой, мужик позвонил ему снова. Теперь он напомнил про торшер. Тогда прорабу стало неудобно, и он приехал.