В один из июльских дней 1990 года около полутысячи человек заполнили самую большую аудиторию Кембриджа — открывались очередные Тэннеровские чтения.[1] Выступал Умберто Эко с темой «Интерпретация и чрезмерная интерпретация». Даже для Кембриджа собралось слишком большое число специалистов по интерпретации. Но не меньше пришло в тот же день на вторую и третью лекции. С раннего утра на другой день энтузиасты выстроились в очередь, чтоб услышать У. Эко в дискуссии с оппонентами в присутствии известнейших английских критиков, таких, как Ф. Кермоуд, М. Брэдбери, Дж. Харвей, Д. Лодж…
Это было событие. И не потому, что многих влекло простое любопытство увидеть прославленного писателя. Наоборот, слушатели хорошо понимали: эти металитературные споры касаются всей культуры, от первого детского лепета до вершин человеческого духа. Заставляют задуматься о возможностях и границах нашего мышления.
Вокруг чего разгорелись споры? Что в последнее время занимает У. Эко и как увязывается с его деятельностью? — естественные вопросы, возникающие при знакомстве с книгой, изданной по следам выступления У. Эко и его оппонентов — философа Р. Рорти, критика-теоретика Дж. Каллера, писательницы и эссеистки К. Брук-Роуз.[2]
Проблемы интерпретации… Они возникли давно, главным образом, в связи с громадной и последовательной работой по истолкованию Священного писания. Современная же их история начинается в XIX в. работами Ф. Шлейермахера и «историей духа» В. Дильтея.
В первой половине XX века в англоязычном мире появилась критика, основанная на пристальнейшем внимании к словесным деталям канонических произведений «большой литературы». В Англии своим рождением она обязана в первую очередь А. А. Ричардсу, в США — «новой критике». Постепенно, особенно в США, утвердился ряд теоретико-литературных доктрин и даже аксиом, нами до сих пор серьезно не воспринимаемых. Так в противовес историческому подходу к литературе (которого вплоть до последнего времени придерживалось 90% наших литературоведов) была выработана концепция литературного произведения как совершенно независимого эстетического объекта для критики. Авторские намерения уже не признаются опорой при выяснении «смысла».
С другой стороны, оказались очень плодотворными многие идеи о природе значения, развившиеся в рамках традиций европейской континентальной философии, особенно герменевтики, феноменологии, а также структурной лингвистики. Лингвистические разработки Ф. де Соссюра и их частичное наложение на антропологические теории К. Леви-Стросса с конца 50-х привели к широким исследованиям глубинных структур и моделей, лежащих в основе человеческой активности. А затем были разработаны общие теории о природе значения и коммуникации. (В частности, семиотика, или наука о знаковых системах, которой занимается Эко-ученый.)
Так называемый «постструктуралистский» этап ознаменовался признанием нестабильности какого-либо смысла литературных произведений, что было продемонстрировано виртуозными работами Жака Деррида в 70-е годы. В английских и американских университетах надолго разгорелась полемика по поводу самой природы и цели изучения литературы. Был поставлен под сомнение поиск содержания литературного текста в качестве законной цели критики. Были заклеймены как «авторитарные» попытки ограничить спектр вероятных составляющих контекста. Ныне выглядят достаточно продуктивными принципы, согласно которым надежное и заслуживающее доверия прочтение -это «неправильное» толкование; или что существование текста подтверждается лишь цепью реакций, которые он вызывает; по словам Ц. Тодорова, текст — это только пикник, куда автор приносит слова, а читатель смысл. Сегодня автор (его называют «эмпирическим автором») не имеет привилегии как интерпретатор «своего» текста — кавычки не случайны, для некоторых теоретиков слово «свой» далеко не простое понятие…
Вопрос «Как вы относитесь к Деррида?» постоянно мелькал в разговорах интеллектуалов в последние годы и подразумевал клубок сложных проблем. Тут и философия знания, и тонкости интерпретации, и причастность к стратегическим обновлениям культуры, и выбор этических ориентиров профессии, осмысление положения интеллектуалов и их взаимоотношений, и определенный долг перед обществом. Все вопросы взаимосвязаны.
В международных дискуссиях о природе значения и возможностях интерпретации у Эко сложилась своя позиция. В последних работах он высказывал замечания в адрес современной, особенно американской, в духе Деррида, критики, называемой деконструкцией. По мнению Эко, такая критика позволяет порождать ничем не контролируемый поток прочтений. В Кембридже Эко развил свой протест, обсуждая пути ограничения и определения некоторых интерпретаций как «чрезмерных». Его аргументы и уточнения (замысел автора, «намерения текста», моделируемый читатель и т.д.) в общем связаны с теорией влияния читателя на процесс формирования смысла. Эта рецептивная критика ныне хорошо разработана и широко обсуждается. Эко занимался ею еще с начала 60-х вплоть до последнего времени.[3] Но «изюминкой» его выступления в Кембридже стал необычный шаг — попытка обрисовать те общие умонастроения, что царили еще в давние времена и, дожив до сегодняшних дней, воздействуют на нашу способность дешифровки мира как текста. И вот этот обзор некоторых традиций европейского сознания стоит описать подробнее.
