Ни с того ни с сего, самолет приземлился на Мальте. Пропеллеры замерли. Смеркалось. К огням одноэтажного аэровокзала не спеша тянулась стайка жестикулировавших пассажиров. Все планы на вечер летели вверх тормашками.
Но в те осенние сумерки 1956 года в Мальтийском аэропорту было несколько джентльменов, планы которых прямо противоположным образом отличались от пассажирских: им нужно было, чтобы самолет изменил свой курс и сел именно здесь.
Как только путников рассадили в зале ожидания, в брюхе аэроплана был отыскан нужный чемодан, а в нем – толстая папка с рукописью. За два часа в служебной комнате, при свете специально приготовленных ламп, 600-страничный манускрипт был тайно переснят, уложен обратно в чемодан, а пассажиры возвращены на свои места.
Пропеллеры загудели, как ни в чем не бывало. Текст «Доктора Живаго» попал в руки западных разведок.
В наши дни подобные детективы уже не случаются. Международный интерес к романам проявляют не рыцари поднятого воротника, а степенные литературные агенты. Приключенческую судьбу манускрипта приходится выдумывать, так что история выхода закатной книги Пастернака по-русски стала на нашем веку, вероятно, последним подлинным триллером.
Но поведать этот триллер биографы Пастернака почему-то не хотят. Чего только не опубликовано! Свидетельства друзей и доверенных лиц, участвовавших в переправке экземпляров «Живаго» на Запад, взаимные претензии миланского издателя Джанджакомо Фельтринелли и парижской доверенной Жаклин де Пруайяр, к воспоминаниям возлюбленной поэта Ольги Ивинской добавились записки законной жены Зинаиды Николаевны, несколькими изданиями вышла биография, написанная сыном поэта Евгением Борисовичем, появился вдохновенный том Дмитрия Быкова в серии «ЖЗЛ», подборка правительственных документов обнажила зловещий и тупой механизм травли Бориса Леонидовича. Даже борьба за обладание рукописями из государственного архива (ГАРФа) представлена в печати и в интернете высказываниями обеих сторон. И все это увенчано великолепным 11-томным комментированным собранием сочинений и писем.
Биографу Пастернака грех жаловаться. Но вот что странно. Задайте простой вопрос: а кто и как выпустил первое русское издание «Доктора Живаго», столь в свое время долгожданное, важнее которого для автора ничего не было, роковое, лелеемое, отданное в надежные и заботливые руки французского друга?
И ответа вы не найдете.
Как получилось, что обладательница и хранительница единственного правленого автором экземпляра Жаклин де Пруайяр в свободном Париже, не стесненная ни в перемещениях, ни в контактах, имея прямое письменное именное поручение от самого Пастернака (почти что духовное завещание) – издать правильный русский текст, – она, Жаклин, ни слова не сообщив своему поручителю, позволяет осуществиться на Западе безобразному уродцу, никем не вычитанному, с пропущенными строчками, перевранными словами и неправильно прочитанными окончаниями?
Как объяснить, что с этого хулиганского набора в течение тридцати лет печатались (и кем?) безостановочные тиражи, что по этим бракованным страницам не одно поколение исследователей судило о пастернаковском произведении?
Положим, комментаторов долгое время останавливала скудость сведений об этом первом русском издании. Но так могло продолжаться только до начала 90-х. В последние же пятнадцать лет, а особенно с лавинообразным развитием интернета, информационная картина настолько изменилась, что замалчивать детективную историю появления на свет «пиратского» издания – значит не хотеть пролить свет на тайну, окутавшую присуждение самой громкой Нобелевской премии за всю ее историю.
Говоря коротко, проблема проста: слишком многие не хотят признать, что «Доктора Живаго» по-русски выпустило ЦРУ – американская разведка. В этом факте видится покушение, прежде всего, на честь Пастернака. Хочу заверить читателей, что Борис Леонидович остается в белых ризах: ни он ничего не знал о ЦРУ, ни ЦРУ – о нем, и, по всей видимости, им даже не интересовалось.
Речь идет всего лишь о приключениях рукописи, ставшей объектом внимания сразу нескольких разведок – советской, американской, британской и голландской. Не будет ничего удивительного, кстати, если со временем найдутся подтверждения тогдашнего внимания к манускрипту у итальянской и французской тайной полиции.
Детище Пастернака, выскользнув из его рук (вернее, несколько раз вытолкнутое им, как тайная записка, которую узник настойчиво выбрасывает из крепости), пустилось в собственное путешествие, полузабыв о существовании своего родителя. Но родитель ничуть не забыл. Борис Леонидович самым заботливым образом (насколько это вообще позволяли обстоятельства) следил за последовательными издательскими этапами, пытался в своих письмах сводить и мирить малознакомых ему людей, давал советы, рекомендации, поручения, распределял подарки и назначал премии.
Издательская судьба романа стала еще одним пастернаковским произведением, им задуманным и при его твердом желании доведенным до Нобелевской награды. Можно ли теперь утверждать, что книжный детектив, в который все это вылилось, не имеет отношения к биографии автора?
