Андре Моруа
Отель «Танатос»
— Почем «Стальные»? — спросил Жан Монье.
— Пятьдесят девять с четвертью, — ответила одна из двенадцати машинисток.
Стук их машинок, сплетаясь, создавал джазовый ритм. В окно видны были небоскребы Манхэттена. Телефоны гудели, торопливо ползли бумажные ленты, на которых теснились буквы и цифры, и, зловеще извиваясь, наводняли помещение.
— Почем «Стальные»? — снова спросил Жан Монье.
— Пятьдесят девять, — ответила Гертруда Оуэн.
Она на минуту перестала стучать и взглянула на молодого француза. Тот сидел, откинувшись в кресле, закрыв лицо руками, и, казалось, был совершенно разбит.
«И этот тоже играл, — подумала она, — что ж, тем хуже для него — и тем хуже для Фанни…»
Жан Монье, доверенный нью-йоркского филиала банка Гольмана, два года назад женился на своей секретарше-американке.
— Почем «Кенникот»? — опять спросил Жан Монье.
— Двадцать восемь, — ответила Гертруда Оуэн.
За дверью послышался громкий голос. Вошел Гарри Купер. Жан Монье встал.
— Ну и денек на бирже! — воскликнул Купер. — Двадцать процентов понижения по всей котировке! И еще находятся дураки, которые твердят, что это не кризис!
— Самый настоящий кризис, — сказал Жан Монье и вышел.
— И этот влип, — заметил Гарри Купер.
— И еще как! — подхватила Гертруда Оуэн. — Спустил все до последней рубашки. Мне Фанни сама сказала. Она сегодня же вечером от него уйдет.
— Ничего не поделаешь, — заключил Гарри Купер. — Наступил кризис.
Вычурные бронзовые дверцы лифта раскрылись.
— Вниз, — сказал Жан Монье.
— Почем «Стальные»? — спросил лифтер.
— Пятьдесят девять, — ответил Жан Монье.
Он купил их по сто двенадцать: пятьдесят три доллара убытка на акцию. Со всеми прочими бумагами дело тоже обстояло не лучше. Небольшой капитал, сколоченный им в Аризоне, весь ушел на покрытие биржевых операций. У Фанни гроша за душой не было. Все кончено. Он вышел на улицу и, быстро шагая к станции метро, попытался представить свое будущее. Начать сначала? Если Фанни выкажет мужество, это не так уж неосуществимо. Он вспомнил первые этапы борьбы, огромные стада, которые он пас в прериях, свое быстрое возвышение. Ведь ему нет и тридцати! Но он знал, что Фанни будет безжалостна.
Он не ошибся.
Когда на другое утро Жан Монье проснулся в одиночестве, он окончательно пал духом. Несмотря на черствость Фанни, он ее любил. Негритянка, как всегда, подала ему ломтик дыни, овсяную кашу, затем попросила денег.
— Хозяйка где, мистер?
— Уехала на время.
Он дал ей пятнадцать долларов, после чего подсчитал свою наличность. Оказалось — без малого шестьдесят долларов. На эти деньги можно было прожить два, пожалуй, и три месяца… А потом? Он посмотрел в окно. Вот уже неделя, как в газетах почти ежедневно печатались сообщения о самоубийствах. Банкиры, маклеры, биржевые спекулянты предпочитали смерть продолжению уже проигранной битвы. Броситься с двадцатого этажа? Сколько секунд займет падение? Три? Четыре? И затем шмякнешься оземь. А что, если не умрешь сразу? Он вообразил жесточайшие страдания, раздробленные конечности, истерзанное тело. Вздохнув, Монье сунул под мышку газету, пошел в ресторан завтракать и был удивлен тем, что оладьи, политые кленовым сиропом, все же показались ему вкусными.
— Отель «Танатос»,[1] Нью-Мексико… От кого бы это? Какой у отправителя странный адрес!
Пришло еще и письмо от Гарри Купера: Жан Монье начал с него. Патрон спрашивал, почему он не является на службу, и уведомлял, что по его онкольному счету банку следует восемьсот девяносто три доллара. Как он намерен уладить это дело? Вопрос, подсказанный либо жестокостью, либо простодушием. Впрочем, простодушием Гарри Купер не грешил.
Жан Монье взялся за второе письмо. Под виньеткой с изображением трех кипарисов было написано:
Отель «Танатос»
Директор: Генри Берстекер
Глубокоуважаемый господин Монье, наше обращение к Вам сегодня — не случайность, а результат наблюдений, позволяющий надеяться, что наши услуги окажутся Вам полезными.
Вы, несомненно, заметили, что в жизни самого мужественного человека могут возникнуть обстоятельства настолько тягостные, что борьба становится непосильной и мысль о смерти представляется спасительной.
Закрыть глаза, уснуть, никогда уже не пробудиться, не слышать вопросов, упреков… Многие из нас тешили себя этой мечтой, лелеяли это желание… И, однако, за некоторыми весьма редкими исключениями, люди не дерзают избавиться от своих бедствий, и это становится понятным, когда наблюдаешь тех, кто пытался это сделать: ведь большинство покушений на самоубийство оказываются трагическими неудачами. Человек хотел пустить себе пулю в лоб — и достиг лишь того, что повредил зрительный нерв и ослеп. Другой, надеявшийся при помощи сильнодействующего снотворного, ничего не почувствовав, перейти в небытие, ошибся дозой и три дня спустя проснулся парализованный, с размягчением мозга, начисто утратив память. Лишить себя жизни — искусство, не терпящее посредственности и дилетантства, а вместе с тем, по самой его сути, усовершенствоваться в нем путем опыта невозможно.
Так вот, глубокоуважаемый господин Монье, если, как мы полагаем, эта проблема Вас интересует, мы готовы помочь Вам приобрести такой опыт. Имея в своем распоряжении отель на границе Соединенных Штатов и Мексики, в местности настолько уединенной, что никакой стеснительный надзор там невозможен, мы сочли своим долгом предоставить тем из наших собратьев, которые по серьезным и веским причинам желают уйти из жизни, возможность сделать это безболезненно, и, если дозволено так выразиться, не подвергаться никакому риску.
