От июня до июня

Владимир Саласюк

ОТ ИЮНЯ ДО ИЮНЯ

ПОВЕСТЬ

1

За короткую июньскую ночь еще ничто в мире, казалось, не успело отдохнуть от гнетущей, удушающей жары дня предыдущего: песок на проселочной дороге, вода в тихом крошечном пруду с кувшинками под тремя вербами у хутора с со­ломенной крышей, глечики, надетые вверх донышками на торчащие из плетней шесты, сама соломенная крыша - все еще сохраняло тепло, жар прошедшего дня, а на востоке уже обозначился светлым цветом день новый. И во дворе хутора на­чалась ритмично-четкая деятельность немецкого воинского подразделения, ноче­вавшего здесь. Взвод мотоциклетной разведки был на ногах, и солдаты, негромко переговариваясь на своем металлическом, гыркающем языке, кружились в утрен­ней суете - туалет, колодец, умывальник, кухня. Умываясь, солдаты фыркали, по­смеивались, поливая друг друга холодной колодезной водой, крякали. У туалета громко пукали, и кто-то из солдат отпустил шуточку: «Наш Фриц прочищает свою артиллерию, чтоб русских обстреливать». И громкий смех взрывной волной взле­тел над белорусским хуторком. Улыбнулся даже строгий офицер, молодой лейте­нант, брившийся за вкопанным во дворе у летней плиты столом. На летней печи в трех сковородах уже шкворчала яичница на сале. Испуганно вжав голову в плечи, хозяйка хутора доила в хлеву корову, а рядом толкалось несколько солдат, брякая котелками: « Матка, гут млеко, гут кух». Они дурашливо подталкивали друг дру­га, приставляя к голове пальцы в виде рожек, бодая друг друга - «му-у-у», весело и беззаботно посмеиваясь. Под светом просыпающегося дня среди солдат взвода царила атмосфера бодрости, беззлобности и свойственных молодости беспричин­ного веселья и смешливости.

Солдаты привычно быстро заканчивали свои дела, завтракали. Со стороны шоссе послышался мотоциклетный треск, и во двор, уставленный запыленными военными мотоциклами с колясками и закрепленными на них ручными пулеме­тами, въехал мотоцикл-разведчик. Спрыгнувший с него солдат в пыльной каске подбежал к завтракавшему офицеру.

- Герр лейтенант! Из местечка Калечи по направлению к Неману тридцать ми­нут назад проследовала воинская колонна. В данный момент из местечка в том же направлении вышла колонна беженцев - в основном евреи.

Офицер допил молоко в стакане. Посмотрел на солнечный восход, затем на разведчика и широко улыбнулся.

- Отлично, Курт. Вот с евреев мы сегодня и начнем. Для разминки. По маши­нам! - И надел каску.

Тотчас взревели моторы, и взвод мотоциклетной разведки, вырвавшись из тесного пространства хуторского двора, помчался в сторону шоссейной дороги, поднимая колесами надолго зависающую в нагревающемся недвижном воздухе пыль.

Колонна беженцев, почти сплошь евреи от детского до старческого возраста, торопливо-испуганно двигалась по булыжной дороге. Шли, в основном, пешком. Телеги, запряженные лошадьми, попадались редко: многих лошадей вместе с те­легами у беженцев забрали отступающие воинские части. Люди шли быстрым шагом, понукая лошадей, поторапливая детей, вещей у них с собой было немного. Атмосфера подавленности и обреченности царила в гонимой ужасом толпе бе­женцев. Шли молча, словами перебрасывались редко - о чем уже говорить? Даже дети малые, которых вели за руки, не плакали, не ныли, не капризничали. Они шли, спешили на восток, надеялись уйти от судьбы, от наступающей, нагоняющей их страшной, злой, беспощадной силы, надвигающейся всеобщей гибели.

И вдруг с левой стороны, из распадка, послышался мотоциклетный треск. И почти все головы шедших в колонне беженцев тотчас повернулись на звук, и гла­за - их большие, темные, восточные, чуть навыкате глаза - тотчас наполнились страхом, отчаяньем, ужасом. А уже в следующее мгновенье они увидели раз­вернувшийся боевым порядком в их сторону мотоциклетный взвод немцев. Не успели в толпе и выдохнуть, как взвод ударил по колонне из всех своих десяти пулеметов. И тотчас же нечеловеческий крик боли, страха, смертельного ужаса взвился над толпой, и все шедшие в колонне, точно обезумев, в едином порыве метнулись в правую сторону от дороги - в поле со свежими копнами сена - и по­бежали, помчались к темневшему вдали лесу. Но мощные мотоциклы уже лихо вынесли на шоссе эти страшные пулеметы, и пулеметчики азартно ударили вслед рассыпавшейся в поле человеческой толпе: та-та-та-та...

Мельканье ног - мужских, женских, детских. Перекошенные ужасом лица, глаза - то застывшие, мертвые, то расширенные от ужаса. Истерические крики и стоны, брызнувшие мозги, бьющая фонтаном кровь. Старики, отбежав сколько хватало сил, падали за копны свежего пахучего сена в наивной надежде найти здесь спасение, а кто помоложе, сильнее и крепче продолжали бежать к лесу. Па­дая, переползая, поднимаясь и опять бросаясь к спасительной и уже не очень-то далекой лесной чаще. Но почти все падали не добежав, простреленные насквозь. Таким оказалось их еврейское счастье.

Эту золотисто-белокурую красавицу лет восемнадцати в модном шелковом платье и с узелком в руках в колонне беженцев вообще никто не знал. Приблуда какая-то - прибилась, наверное, этой ночью. Она очень быстро бежала от пуле­метов, бежала, обгоняя многих, но вдруг споткнулась о нелепо торчащие из-за свеже-пахучей копны чьи-то одеревенело выставленные ноги и грохнулась на землю. Но тотчас подняла голову и закричала девчонке, рыдающей за копной над женщиной, которой пулеметной очередью срезало полголовы.