Тьма была полная и абсолютная, ничем не нарушаемая. Такой же была и тишина, вековечной и нерушимой. Со времен сотворения мира здесь не было произнесено ни слова, не издано ни звука. Но по мере приближения к поверхности все стало меняться, не то, чтобы сразу, а постепенно, не спеша, словно двигаясь через тысячелетия от сотворения мира, к его неизбежному концу где-то там, на высшей точке развития. Сначала, тьма все еще казалась тьмой, хотя и не была уже той, изначальной, сотворенной тьмой. Она становилась серой, все более и более серой, на ней появились блики, легкое волнение и движение, словно ее разбавлял какой-то белый свет, но не тот божественный, о котором столько написано, а густой белый цвет, словно краска, словно молоко в утреннем кофе. Но жизни, видно, еще не было, ни рыб, ни моллюсков, ни птиц, которых можно было разглядеть сквозь толщу морской воды. И вдруг, когда пространство вокруг стало казаться совершенно белым и подвижным, хотя все еще не живым, его разрезал остов корабля. Он был совсем черным и походил на пулю, выпущенную из ствола, следом за ним шел другой, тоже как пуля, но намного больше и поэтому его можно было назвать пушечным снарядом. Следом за снарядом снова шла пуля, но только очень маленькая, гораздо меньше первой, видимо, это была лодка, привязанная сзади к большому кораблю. Когда они пересекли все пространство и исчезли из поля зрения, оставив за собой завихрения водных масс, в которых нас неожиданно закружило и выбросило на поверхность океана, наш слух вдруг обдало многообразием звуков: плеском волн, глухим ревом дизеля буксира и шумом разрезаемой стальными лопастями винта вязкой морской воды. Здесь, в отличие от дна, картина мира резко изменилась по цвету, но не по сути. Теперь кругом был густой, абсолютно белый и плотный, как молоко, туман, но, так же как и через тьму на дне океана, сквозь него ничего нельзя было разобрать. Хотя слух позволял улавливать плеск волн и все более удаляющиеся звуки, производимые буксиром.
На буксире находился всего один человек. Он был молод, не старше тридцати, высокий и сильный, в длинном прорезиненном плаще с капюшоном. Его круглое лицо было не брито, а глаза глядели озабоченно. Он стоял за штурвалом буксира, то и дело, оглядываясь по сторонам, пытаясь разглядеть, что-либо в густом тумане. Частенько он поглядывал назад, где за кормой виднелся нос идущей на буксире баржи, груженой углем. Но корпус баржи и уголь уходили в туман, поэтому вся баржа не была видна находящемуся на буксире матросу. Звали матроса Тихоном, и он служил шкипером на буксире.
Тихон глубоко вздохнул и недовольно пробормотал себе под нос:
— Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты.
Потом нагнулся и достал откуда-то из-под ног металлическую трубу, воткнул ее в штурвал, так чтобы заклинить его в том самом положении, в котором он находится. Подергав штурвал и убедившись, что он неподвижен, и буксир продолжает движение по заданному курсу, Тихон извлек из-под плаща планшет с картой. Он достал из планшета специальные линейки, предназначенные для вычисления положения корабля в океане и расчета его курса. Склонившись над планшетом, Тихон старательно принялся что-то вымерять на карте. Он считал в уме, морщась и посасывая обгрызенный конец карандаша. Наконец, вздохнул, удивленно посмотрел на карту и сказал сам себе:
— Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты, мы уже часа три как по суше идем.
В этот момент раздался глухой удар обо что-то твердое, потом звук заскрипевшего от натуги железа и сильный толчок, словно буксир отбросило назад. Падая, Тихон успел ухватиться за тягу регулирующую ход двигателя буксира и свернуть ее в положение «СТОП».
— Земля! — истошно заорал Тихон, уже лежа на палубе своего маленького судна.
Но тут случилось что-то странное. Вдруг протяжно и печально заныла сирена, но тут же заглохла выключенная чьей-то невидимой рукой. Потом по палубе буксира быстро-быстро застучали кованые ботинки. Тихон не видел того, кому принадлежали эти ботинки, так как он, лежа на спине, потирал ушибленный во время неожиданного падения затылок, но посчитал своим долгом заявить о присутствии на катере человека, поэтому он закричал:
— Я здесь, мужики! Я здесь!
Кованые ботинки стали быстро приближаться к Тихону. И когда он совсем уже хотел подняться и поприветствовать жителей материка, Тихон вдруг увидел склонившегося над ним светловолосого человека лет двадцати в неизвестной шкиперу, но, несомненно, морской форме. Светловолосый скривил зверское лицо и закричал на Тихона по-немецки:
— Hinlegen, russisches Schwein (Лежать русская свинья)! — и ткнул в лицо стволом автомата.
Неожиданно, в том числе и для немецкого моряка, корабль Тихона потряс второй удар, это врезалась в его корму шедшая на буксире баржа. От удара немец не удержался на ногах и плюхнулся на спину, выпустив из рук автомат. Тихон, не долго думая, навалился на светловолосого гостя всем телом и принялся изо всех сил его душить. Немец пытался сопротивляться, но было видно, что он слабеет с каждой секундой. Вероятно, это противостояние закончилось бы трагично для немецкого матроса, если бы кто-то сзади не ударил Тихона по затылку той самой трубой, при помощи которой он стопорил штурвал своего буксира. Тихон как-то сразу осел и прижал своим могучим телом ослабевшего немца к палубе. Немец попытался столкнуть с себя тело шкипера, но это у него не очень-то получилось. Наконец чьи-то руки оттащили Тихона в сторону, и немецкий матрос сел, жадно глотая воздух ртом, пытаясь отдышаться после схватки.
