«Земля эта страдает от набегов верлов. Поэтому каждое лето на берега Имии выдвигается большое войско для охраны границы. Предприятие это затратно, но ущерб от набега будет еще страшнее. Порой мне кажется, что постоянный выбор из двух зол — главная трагедия этой земли»
Сигизмунд фон Айзенштайн, «Записи о лодомерской жизни»
В начале лета в Степи все уже успевает отцвести, и вместо буйства красок до самого горизонта тянется сплошное, состоящее из множества оттенков зеленого, море. Любой, кто первый раз окажется в этих местах, хотя бы на миг забудет о своих делах и заботах и посмотрит вдаль, где закругляется земля на горизонте, где безбрежная зелень сходится с таким же бесконечным, вымытым до синевы небом. Посреди этого простора двое конных выглядели точками.
Сами всадники были молоды, а вот кони их — не очень. Оружие, одежда и доспехи выдавали в них небогатых служилых людей — тружеников войны, которые каждое лето рассыпаются дозором по границе Степи и лесов. Ехали они небыстро, время от времени всматриваясь вдаль. Солнце припекало с самого утра. Когда оно к полудню набрало силу, жара стала и вовсе невыносимой. Вокруг стояла полуденная подслеповатая тишина, в которой, несмотря на все старания, не виделось ничего необычного.
— …А она мажет ей губы кашей и говорит: «На, куколка, покушай и горе мое послушай». Нет, ну ты понимаешь? Как в сказке! И эта куколка набитая, с ладошку мою размером, встает и идет. Нет, ну ты понимаешь?
— А дальше что было? — Гаврила утер пот со лба.
— А что? Мачеха громче всех орала, чтобы ее забрали. Ну, ее спрашивают: «Кто научил?». А она говорит: «Старушка рассказала». Нет, Гаврюша, ты понимаешь?
— Понимаю, что тут непонятного.
Игорь не мог помолчать хотя бы четверть часа. Как с самого выезда он начал чесать языком, так и не останавливался, вставляя «нет, ты понимаешь?» через каждые два-три предложения. С другой стороны, в молчании ехать было бы совсем тоскливо.
Что хуже — холод или жара? Гаврила определился с ответом на этот вопрос год назад, когда впервые выехал в Степь и ощутил на себе здешнее знойное лето. От холода можно хоть как-то спастись. От жары спасения нет — только вода, но кто же в дозоре будет купаться? Гаврила привстал на стременах и всмотрелся вдаль.
— Это же такая вещь, от которой люди пугаются по-настоящему. Колдовство! Его и от Корпуса побаиваются, а тут какая-то пигалица говорит, что ее непонятно кто научил. Нет, ну ты понимаешь, как там все всполошились? Это ж не домовой какой! Это же могут быть, — Игорь понизил голос — демоны. Ну народ и забегал.
— Прямо забегал? У нас бы просто посадили девчонку под замок и дождались бы Особого приказа.
— Это у вас, под Владимиром, дождались бы, — как-то даже обиженно буркнул Игорь. — А у нас глухомань. Леса густые, а дороги узкие. И колдун у нас один на городок. Навидались… всякого. Поэтому и боятся больше.
Гаврила увидел, как Игорь скривился. Его щекастое, по-детски пухлое лицо застыло, как будто он вспомнил что-то очень обидное. Повисла неприятная тишина, которую нарушал только стук копыт.
— Грустно это, — сказал Гаврила, когда пауза стала совсем долгой.
Лучше уж слушать бесконечное «ну ты понимаешь?», чем молча вариться под солнцем.
— Очень! — оживился Игорь. — Хоть и охотятся у нас, хоть и стреляют нечисть по лесам, да только меньше ее не становится. Ну или люди так думают. Страх, ну ты понимаешь, просто так не выветрится.
Гаврила помолчал. Он пару раз видел тварей из-за грани, и один раз видел их совсем близко, гораздо ближе, чем хотел бы. Сильнее всего в его память врезалась полная неестественность, инаковость существа; оно двигалось, оно было смертельно опасно, и оно одним своим видом внушало оцепенение.
— Я тебе скажу так, Гаврюша. Тут даже хорошо. Рядом Камень-на-Имии, вокруг поля, леса, опять же, не особо густые. Разве что пуща, но даже если там что-то и живет, то сюда не высовывается. Людей я не боюсь, а вот нечисть всякая… ну ты понимаешь, лучше бы ее не видеть никогда. Хорошо, что она не выходит в степь. Лучше верлы, чем гости. Они хотя бы люди, с ними все понятно. Я как вспомню… за спиной непонятно кто. Впереди толпа.
— А ты что?
— А ничего. Пообещал, что первого, кто подойдет, зарублю. А через четверть часа колдун пришел…
— А что потом стало с девочкой? — спросил Гаврила.
— А что с ней станет? Наш, городской, сказал только, что колдовство не опасное. Потом Особый приказ ее увез. Ну ты понимаешь, им всегда колдуны нужны. Выучат, думаю. Ей сейчас лет двенадцать должно быть уже.
— А тогда было?
— Девять.
Гаврила представил себя лет в пятнадцать в дверях купеческого дома. Впереди — толпа людей, озлобленных от въевшегося за годы страха. Еще неизвестно, что хуже — мужики с дрекольем или визгливые кровожадные бабы, которым больше всего хочется крови, но обязательно так, чтобы ее проливал и за нее отвечал кто-то другой. Где-то далеко, в минутах ходьбы — единственный на весь город маг, который может разобраться. Рядом — никого. А позади девочка-колдунья, про которую никак не понять: то ли защищаешь ребенка от навета, то ли в доме сидит такое, что лучше сразу зарубить. Прав был Игорь, прав: лучше верлы, чем такой выбор и такие сомнения. С ними все просто и понятно. С нечистью пусть разбирается Особый приказ.
