Василий Шукшин
Операция Ефима Пьяных
Ефим Пьяных понял это ночью. Толкнул жену.
– Чего? – недовольно откликнулась та.
– Это… осколок, однако, начал выходить. Вот он – колется, змей. С вечера чуял…
– Где?
– Ну, где?.. Куда ранило-то, не знаешь, что ли?
– Там? – изумилась Соня.
– Но.
– Чо же ты, двадцать лет сидел на ем и не чуял? Как так?
– Так и не чуял! Как… Да большой! – Ефим горько прицокнул языком. – Замучает, паразит.
Соня засмеялась.
– Как теперь сидеть-то будешь? Боком, что ли?
– Смешно! Тебе бы счас… не веселилась бы.
Помолчали.
– Что делать теперь, ума не приложу.
Соня не выдержала и опять засмеялась, уткнувшись лицом в подушку.
– Смешинка в рот попала? – сердито спросил Ефим. – Как дура…
– Не сердись, Ефим. Шибко на интересном месте он у тебя… – Соня повозилась, вытирая слезы уголком наволочки. – А чего уж так испугался-то? Не рожать ведь. Ну выйдет. Они сами, что ли, выходют?
– Пока он выйдет, на самом деле родить можно. Вырезают их. Было у ребят в госпитале…
– Ну и вырежи.
Ефим промолчал на это. Он и сам подумал: «Придется вырезать». Но вспомнил, что у них в больнице нет ни одного врача-мужчины. Мало того, хирург – совсем молодая женщина. Двадцать лет назад, в госпитале, он не раздумывая улегся бы спиной кверху перед кем угодно – тогда не совестно было. А сейчас при одной мысли коробит.
– Посмотрим, – сказал он. – Спи.
А сам долго еще думал, как теперь быть.
Весь следующий день он старался быть на ногах – не сиделось. Больно. В кабинете (он был председателем колхоза), принимая народ, ходил около стола, нервничал… Материл про себя «того урода», который всыпал ему под Курском горсть железных конфет ниже пояса. Рана, в общем-то, некрасивая. В госпитале долго ржали. Но тогда – что! А сейчас ему, председателю преуспевающего колхоза, солидному человеку, придется штаны снимать перед молодыми бабенками. А те, конечно, начнут подмигивать друг другу… Еще какая-нибудь скажет: «Вот, Ефим Степаныч, теперь снова можете в президиуме заседать».
Домой пришел рано. Мрачный. Сообщил:
– Назревает.
– Да иди ты в больницу, Господи! – воскликнула Соня. – Чего ты носишься с ним, как… не знаю кто.
– В больницу!.. – Ефим закурил и стал ходить по комнате. – У нас не больница, а монастырь какой-то! Откуда их понагнало, черт их знает, – одно бабье!
– Чего они тебе?
– Ничего! Чего… Зарабатывал, зарабатывал авторитет, да пойду теперь растелешусь перед кем попало… Одним махом все перечеркнуть.
– Тьфу! – Соня даже рассердилась на такую глупость. – Да что же ты ей, что ль, авторитет-то зарабатывал?! Какая же она у тебя такая, что ее и показывать нельзя?
– Никакая. Не вякай, раз не понимаешь. Сразу вся деревня узнает, начнут потом языки чесать, черти. Не знаю я их! Им после – одно, а у них на уме – другое. Зубоскалы, черти. – Ефим злился, понимал, что это глупо, а злился. Он действительно не знал, что делать. В город ехать – чуть не сто верст. А приедешь, скажут, у вас своя больница есть. Не примут. Да и как ехать, стоя, что ли?
Ночью стало совсем плохо.
Ефим скрипел зубами, стонал.
– Дурак, вот дурак-то, – выговаривала Соня. – Ну чего мучается? Авторитет он боится потерять! Скажи кому – засмеют. Мало мужиков лежат?..
– Лежат! Лучше рак какой-нибудь, чем эта зараза. Был бы я какой-нибудь простой человек – одно дело: позубоскалил вместе бы со всеми да ушел. Взятки гладки. А тут пальцем начнут все показывать…
– Не подставлял бы ее тогда, раз такое дело.
– Я бы хотел на тебя посмотреть, там… Хоть одним глазком. Что бы ты, интересно, подставила?
– Ну и не переживала бы сейчас, как дура.
– Дура и есть.
Боль сводила спину и ногу. Временами казалось, что осколок выходит. Ефим, стиснув зубы, подолгу оглаживал нарыв, но под пальцами ничего острого или твердого не чувствовал. Нарыв сделался мокрым.
– Врачи, мать их!.. все вытаскали, а один надо обязательно оставить!
К утру понял Ефим, что в больницу придется идти. За ночь не сомкнул глаз, измучился.
Собирался, как на муку – тянул время.
– Если придут из конторы: скажешь – в район уехал. Не проболтайся смотри.
– Да иди ты, иди, ради Бога.
… Чем ближе подходил Ефим к больнице, тем больше беспокоился и трусил. Ясно представлял себе, как сейчас войдет в больницу, подойдет к кабинету принимающего врача… Там, конечно, старушки сидят. С утра пораньше. Увидят его, закивают головками…
– Тоже, Степаныч? Чем занедужил, родной?
«Старух надо почаще гонять из больницы. Только место занимают. Молодому колхознику день приходится тратить, чтобы пробиться к врачу».
…Ну, допустим, его пропустили без очереди.
Врач. Молодая важная женщина.
– Что с вами?
– Осколок.
– Где?
– Там.
– Где «там»?
– Ну, там… – Может, здесь посмеяться надо для блезира? – Хе-хе-хе… Да в самом, знаете, интересном месте, как сострила моя жена.
– Покажите.
«Господи! За что мне наказание такое?! Не мог он, подлец, еще-то лет десять пролежать там!»
Во дворе больницы Ефим пошел совсем тихо.
«Мужиков в такую рань здесь никого, конечно, нет, – мучился он. – Хоть бы покурить с кем, отвести душу перед тем, как… штаны снимать в кабинете».
Мужиков действительно никого не было в коридоре. Зато полно баб. Сидят на белых скамейках, на диване – все несчастные и немножко торжественные. Тихо переговариваются между собой, вздыхают. Есть и молодые. Одна молодая рассказывает другой, постарше:
