Он все решил.
Свеча еле-еле разгоняла мрак в комнате. Легкий сквозняк заставлял трепетать тени на стенах. Рядом лежала веревка, сплетенная из нитей, надерганных из наспех разодранного гобелена. Под крюком стоял табурет. Все было готово. Брюн без колебаний сделал петлю, проверил на прочность. От радости, что теперь, наконец, все кончится, сердце забилось сильнее.
В ту ночь, когда его сыновья, пробравшись через темницы Ориса, пришли за ним, он сгорал от стыда, рассказывая историю своего падения. А ведь еще совсем недавно Брюн Ллойд гордился собой. Удачливый купец, счастливый семьянин, он считал свою жизнь образцом для подражания. Что с того, что он любил играть на деньги? Он не считал это постыдным, пока азарт не сожрал его разум, а вместе с разумом дела, семью и душу. Теперь же сердце его сжималось от невыносимой боли… за жену и дочерей, которые остались в Виллоне, за старшего сына, которого он продал в счет долга, за среднего и младшего сыновей, что, рискуя собственными жизнями, пошли спасать его, недостойного, выжившего из ума, предавшего самое дорогое!
После дерзкого нападения, после визита сыновей, после битвы и допросов куда-то увели сокамерника Рулио, и Брюн остался один. Через пару дней в камеру заявился Орис. Он был зол, кричал, плевался, размахивал плетью.
– Ты даже не представляешь, сколько детей прошли через мои руки! – шипел Орис, имея ввиду тех несчастных, запертых в сыром подземелье. – Думаешь, ты один такой, кто проиграл в карты своих детей? Нет! У меня все подвалы забиты до отказа! Если бы я не продавал их степнякам и ушлым сеньорам, я бы уже давно разорился! – Орис тряс плетью у самого лица Брюна. – Вот вы где у меня все! – его лицо налилось кровью, лоб покрылся испариной, а глаза были готовы выскочить из орбит. – Теперь я буду ставить условия! И я буду повелевать! Твои гаденыши будут служить мне!
Из всего сказанного Брюн понял, что отныне он заложник, потому как его сыновья – избранные и обладают необъяснимой силой, и Орис будет использовать его, чтобы подчинить эту силу себе. Брюн много плакал. Слезы, точно раскаленная лава, жгли его разум, оставляя болезненные шрамы. Брюн все больше ненавидел себя, а потом пришло прозрение. Он осознал, как искупить свой грех. Ему хотелось плакать и улыбаться. Он рвал гобелен и был счастлив. Он вязал узел и надеялся. Он был счастлив в своем помешательстве. Сунув голову в петлю, Брюн без колебаний оттолкнул табурет.
И пришло избавление…
Я видел смерть отца, пребывая во сне, вызванном магией. Видел, чувствовал боль, удушье и… радость от того, что своей смертью он хоть чуть-чуть, но искупил свою вину. Я это понимал, но простить отца не мог. Даже после его смерти… Теперь особенно остро ощущалось собственное одиночество и необходимость спасти сестер. Они – все, что у меня осталось.
Я поежился.
Холодно. Кажется, что тут всегда и везде холодно. В этой промерзшей на метр вглубь земле холод был повсюду. Даже около костра, даже под вспухающей от ветра тканью простенького, на три столба, шатра. Холод сопровождал нас неотлучно – во время тяжелых, длинных переходов, во время ночных стоянок, когда мы, измученные, валились с ног, во сне… в мыслях.
Мои спутники, все когда-то бравые солдаты королевства Нордении, ходили хмурые, с обветренными, потемневшими лицами. Даже темнота пещер не так угнетала, как холод и острый, пронизывающий ветер. Конечно, в этих неуютных землях встречалась жизнь, но, казалось, что ее существование – случайность. Каменистые, поросшие пушистым зеленоватым мхом пустоши сменялись снежными полями, покрытыми настом. Идти по нему было трудно. Наст, на первый взгляд твердый и надежный, проваливался под ногами, обнаруживая снежное месиво, в которое можно было ухнуть по пояс. Одиночные деревья, неведомо каким образом выросшие на этой неприветливой земле, иногда собирались вместе и образовывали редкие, продуваемые всеми ветрами рощицы, не дающие укрытия и только затрудняющие движение.
В первую ночь после того как мы выбрались из подземелья Великой Крепости, спасаясь от братьев Ордена Духов, Эжен, молодой парень чуть постарше меня, стоявший на часах, поднял тревогу. Ему показалось, что нечто большое приближается к лагерю с горы. Камни перекатываются под огромными ступнями, хрустят, крошатся. Он до того перепугался, что едва не бросил пост, и только вмешательство бывшего сержанта, Эймса Олинса, остановило юношу.
– Стоять! – рыкнул Эймс. – Стоять на месте!
И сам двинулся в ночную темноту.
Я хорошо запомнил этот момент. По звездному небу летели рваные тучи. Свистел ветер, раздувая плащи, забираясь под одежду. И где-то в темноте хрустели камни. Я отчетливо слышал шаги. Остальные воины подтянулись поближе друг к другу, ощетинились клинками. Еще один солдатик по имени Аро трясся, как лист на ветру, норовя отойти назад, спрятаться за спинами. Его старший товарищ, ветеран Лус, грубо толкнул паренька древком короткого копья. Аро застыл на месте.
В слабом свете звезд мелькнула большая, косматая тень. Покатились камни. Я остро ощутил собственную ничтожность и бессилие. Только что мимо нашего костра прошло огромное горное чудище. Великан. Ночное, неизвестное никому существо, жившее, может быть, еще в те времена, когда люди только-только начали походить на людей. Об этих созданиях ходили легенды. Никто их не видел. Но всегда, в каждой деревне, находился кто-то, кто после очередного стакана эля начинал утверждать, что видел следы гиганта, либо слышал его дыхание или храп, а некоторые вообще рассказывали, что пережили нападение великана. В последнее, впрочем, верилось с трудом. Я понимал, что, вздумай великан атаковать, – не помогли бы ни острые клинки, ни древняя магия. Вероятно, остальные мои спутники тоже это понимали, и потому заснуть в ту ночь не смог никто.
