Наши дни. Несколько мужчин выпивают и закусывают в современной квартире неопределенных размеров. Вероятно, и не исключено, что где-то на фоне происходящего звучит некая музыка. Скорее всего, это инструментал, но, возможно, и нечто со словами, типа привычного русского рока.
Мужчины (Александр, Петр, Михаил, Феофан) сидят, лежат, пьют, жуют, смеются, спорят и перемещаются вокруг стола.
Феофан.Так вот, я утверждаю, что литература должна быть плохой! Очень плохой! Даже более того, скверной! Алогичной, нелепой, бесформенной! Глупой!
Александр(пошатываясь). Даже гадкой.
Феофан. Да! Вот и оно!
Александр. Изнурительно гадкой! Омерзительной! Отвратительной!
Феофан. Нелепой. Дурной. Да, конечно же. Да.
Александр. То есть вы имеете ввиду. (Падает.)
Феофан. Именно, именно так! Разве этого не требует время?
Александр что-то неявное бурчит в ответ. Он на полу.
Феофан. Я не против классики. Бог с ней, пускай! Даже ничего не имею против постмодернизма, справедливо названным одним немолодым, матерым, злобным арт-критиком, стилистическим извращением времени.
Александр (хохочет, кое-как лежа на полу). Она ему не дала!
Феофан(нетрезво, озадачен). Кто? Кому?
Александр. Она... та... которая... (Отключается.)
Феофан. Подумаешь, не дала, эка невидаль какая.
Петр. Ну а что там с постмодернизмом? C классикой?
Феофан. Классика. Эх. Я отдал ей дань когда-то. Зачем-то. Стансы, эклоги, сонеты, верлибры. Да и постмодерн — всего лишь призрак прошлого. Сухого прошлого! Полумертвого. Бр-р-р. И не говорите мне о направлениях, течениях, школах. Ничего такого давно нет! Как можно уложить в прокрустово ложе формального приема свою душу? Новые формы, старые. Наверное, новые формы отчасти лучше старых, но и они — это всего лишь нечто для никого!
Петр(неуверенно). Вот... да, ну...
Феофан. Я — за синтез. Вообще-то.
Петр(также неуверенно). Эге.
Феофан. Хотя мне все равно.
Петр. А это ведь...
Феофан. Один мой знакомый сочинял так называемые неоджазовые стихи. Ну и что? Кто он сейчас?
Петр. Кто ты теперь...
Феофан. Где же он, в самом деле?
Петр. Ну а ты.
Феофан. Неважно! Нужна идея! Только не верткая, не самодовлеющая, нет, нет и нет! Свободное, насквозь раскрепощенное духоизлияние! Ха!
Петр. Вот ведь как.
Феофан. Любопытно, как это возможно.
Петр. Но ведь...
Феофан. Перестаньте! Полумеры не помогут!
Петр(сокрушенно). Да уж.
Феофан. Возьмем, например, стихи. Ваши стихи. Или твои. Или...
Петр. Э-э-з.
Феофан. Сделан шаг к нетрадиционным формам. Пусть. Ладно. Добре. Но надо же быть последовательным! Иначе так и застрянете навсегда между небом и землей! Между холодным небом и грязной землей, между горячим небом и зыбкой землей... между круглым небом и прямоугольной землей.
Петр(встревожено). Ишь ты.
Феофан. Нет, не помогут полумеры! Застрянете, войдя в унылый и бесцветный клан любителей якобы острых ощущений. Не выношу подобную публику! Они ходят и ищут, и ищут, и ищут чего-нибудь эдакого, необычного. Но сами-то что...
Петр. Как же тогда?..
Феофан. Вообще-то все началось с музыки! О, музыка круто меняет сознание. Разворачивает его совершенно в другую сторону. Отчего-то.
Петр. Где ты, песня восхода?
Александр(очнулся ненадолго). Да ведь оттого, что она как все!
Феофан. Вот на днях был случай. Сидели мы у Эрнста...
Александр. Ну да, он.
Петр. Эх.
Феофан. Приходит туда Виктор, да не один. Блондинка она вроде. Где-то в стиле Дега, скрытый, явно бурный темперамент. Сезанн. Ронсар. Фуко? Бланш? Горио? Или наоборот. Все к ней прилипли глазами, ухаживать стали. Виктор быстро напился и заснул. Ну а она и не торопится никуда, ее вроде бы звали Регимунда или Регуна
Александр. Неважно!
Феофан. Ромуальда? Регина? Руна? Рона?
Михаил(икает, во сне). М-да.
Феофан. Она такая вот даже блондинка. И строгая, и где-то, и даже.
Петр. Эге.
Феофан. Виктор — то... Или он и не Виктор, но Андрей... Впрочем, не все ли теперь равно. Или...
Михаил(во сне). Скоро. Что толку быть тобой.
Петр. Локоть к локтю, стало быть.
Феофан. Эта Регина или Рауна — она... Сидели мы, конечно, долго, я вообще-то мало что помню, да ну потом уж все как положено мьюзик, медленные и быстрые эротичные танцы, брожение нервной плоти. Мастерская у Эрнста огромная, я где-то возле стола заснул и никому не мешал. Вроде бы.
Петр. Кирпич в стене. Эге.
Михаил(икает, во сне). М-да. Если б я был не я.
Феофан. Ты же был там, Миша! Может я и не уснул бы, ага, но ко мне прицепился Поль и как пошел — карма, дзен, Бог, световые пятна времени, умагамма, дхарма воды. Песни Гэрио. Сначала я что-то ему еще отвечал, потом уже не выдержал, задремывать стал. А он все продолжал бубнить о Сэллинджере. О Пярте. О Крюкове. О Бутусове. Так вот, просыпаюсь потом — и что же вижу? Раймонда — ты не поверишь! — пляшет на столе! Но в каком виде! И вдруг я увидел, что у нее настоящий дионисийский прищур. Ха!
Петр. Но уж дионисийский... Она ведь женщина. Эге.
