Она встретила его у дверей.
— Я не ждала вас так рано.
— Сейчас половина девятого. — Он взглянул на часы. — Поезд отходит в девять двенадцать.
Он держался очень деловито, пока не заметил, что у нее задрожали губы, и она резко отвернулась и первой пошла в комнаты.
— Все будет хорошо, крошка, — попытался он ее успокоить. — Бодино — настоящий доктор. Он поставит его на ноги, вот увидите.
Они вошли в гостиную. Он окинул тревожным взглядом комнату, затем повернулся к ней.
— Где Эл?
Вместо ответа она вдруг рванулась к нему и застыла неподвижно. Это была хрупкая темноглазая женщина: жизнь, полная трудностей и испытаний, оставила на ее лице неизгладимые следы. Но не одни только заботы были виною мелких морщинок на лице и беспокойства в ее глазах. Когда он глядел на нее, он знал, кто был этому виною. Знала и она, когда смотрелась в зеркало.
— Бесполезно, Мэри, — сказал он и положил руку ей на плечо. — Мы ведь перепробовали все. Это унизительно, я знаю, но что еще нам остается делать? Вы потерпели неудачу. Значит, надежда только на доктора Бодино.
— Если бы я могла попытаться еще раз… — начала она нерешительно.
— С этим покончено, — сказал он строго. — Теперь вы должны проявить твердость. Вы знаете, к какому решению мы пришли. И знаете, что ваши попытки все равно обречены на неудачу.
Она мотнула головой.
— Я знаю. Но страшно даже подумать, что он должен уехать и вести борьбу в одиночку.
— Он будет не один. Там есть доктор Бодино. И, кроме того, там очень красивая местность.
Она молчала.
— Это единственное средство, — сказал он.
— Единственное средство, — механически повторила она.
Он поглядел на часы.
— Где Эл?
— Я пришлю его.
Когда дверь закрылась за ней, он подошел к окну и, глядя на улицу, стал рассеянно барабанить пальцем по стеклу.
— Добрый день!
Он обернулся и ответил на приветствие вошедшего. Тот, заметно волоча ноги, направился было к окну, но в нерешительности остановился на полдороге.
— Я передумал, Джордж, — объявил он торопливо и нервозно. — Я не еду.
Он дернул себя за рукав, затоптался на месте и опустил глаза, потом опять с трудом поднял их, чтобы встретиться взглядом с собеседником.
Джордж молча глядел на него; ноздри его раздувались, а тонкие пальцы бессознательно скрючились, словно когти орла, готового к схватке.
В чертах лица у обоих мужчин было большое сходство, и все же они резко отличались друг от друга. У обоих были черные глаза, но у того, что стоял у окна, взгляд был проницательный и прямой, тогда как у стоящего посредине комнаты — туманный и бегающий. Он боялся поглядеть в глаза первому, хотя старательно — и все же напрасно — пытался сделать это. У того и у другого были выдающиеся скулы и впалые щеки, только фактура их казалась разной. Их тонкие губы были отлиты в одной форме, однако у Джорджа рот был решительный, сильный, у Эла — мягкий, безвольный, с опущенными углами — рот аскета, охваченного чувственностью. В нем намечалась склонность к полноте, заметной особенно в очертаниях его орлиного, с горбинкой носа, когда-то, наверное, такого же, как у Джорджа, но теперь, в отличие от Джорджа, утратившего свою классическую форму.
Стоя посреди комнаты, Эл мучительно старался обрести твердость духа. Молчание беспокоило его. Ему казалось, что он вот-вот потеряет равновесие. Он облизал губы.
— Я остаюсь, — произнес он с безнадежностью в голосе.
Он опустил глаза и снова дернул себя за рукав.
— Тебе всего двадцать шесть лет, — наконец вымолвил Джордж, — а ты бедный, слабый старик.
— Напрасно ты так думаешь, — возразил Эл с вызовом.
— Помнишь, как мы переплывали канал в полторы мили?
— Да, ну и что из этого? — Эл помрачнел лицом.
— А помнишь, как мы после уроков боксировали на гумне?
— Я мог вынести любой твой удар.
— Любой удар! — Голос Джорджа на секунду зазвенел. — Да ты побивал меня четыре раза из пяти! Ты был сильнее меня вдвое, нет, втрое. А теперь я побоялся бы бросить в тебя диванной подушкой, чтобы ты не скорчился, как прошлогодний лист, не умер бы, жалкий, несчастный старик.
— Ты не должен оскорблять меня только потому, что я переменил свое мнение, — запротестовал тот с плачущей ноткой в голосе.
Вошла его жена, и он с мольбой поглядел на нее, но человек у окна вдруг шагнул к нему и выпалил:
— Ты не помнишь своего собственного мнения и двух минут подряд! У тебя вообще нет своего мнения, бесхребетный, пресмыкающийся червяк!
— Тебе не удастся меня разозлить. — Эл хитро улыбнулся и торжествующе взглянул на жену. — Тебе не удастся меня разозлить, — повторил он опять, словно мысль эта пришлась ему весьма по душе. — Знаю я твои уловки. И говорю тебе: все из-за моего желудка. Ничего не могу с этим поделать. Видит бог, не могу! Все из-за желудка, правда, Мэри?
Она взглянула на Джорджа и спокойно заговорила, спрятав дрожащие руки в складках юбки.
— Не пора ли? — спросила она мягко.
Муж повернулся к ней взбешенный.
— Я не намерен уезжать! — закричал он. — Только что я заявил об этом вот… ему. И снова заявляю вам всем: я не уеду! Вам меня не запугать!
— Но, Эл, милый, ты же говорил… — начала она.
— Мало ли что я говорил! — отрезал он. — А теперь я говорю другое, ты это слышала, и делу конец.