Неприятности имеют нехорошее свойство ходить парами, троицами, отрядами а потом и толпами… это непреложный закон бытия. Но лично мне никогда еще не случалось ощутить в полной мере эту закономерность. И вот! Попала в газеты (отличное фото), поругалась с соседкой (так и надо этой наглой жирной кошке), уволилась с работы (не велика потеря, официантка вечерней смены), и в завершение сего замечательного дня — оказалась свидетельницей этого!
Я замерла за углом, прижавшись боком к старому забору, за которым начинался заросший буйными, в человеческий рост, сорняками пустырь. Там, в выжженном круге, убивали… жестоко, грязно и со смыслом, ускользающим от моего разума, тонким слоем размазанного по охотничьим инстинктам волчицы. Высокий туманный силуэт то склонялся над распятым на земле телом, то резко выпрямлялся, вздымая вверх руки. Он говорил что-то, все понижая и понижая голос, но его слова ничего не значили для меня. Странные жесты казались бессмысленными, но завораживали, как и нож, мертвенно поблескивающий в опалесцирующем свете почти полной луны.
В еще недавно свежем ночном воздухе гуляли запахи страха и крови, смерти и разложения. Слабый ветерок нес их прямо на меня, заставляя морщить нос… Неправильность и мерзкая неестественность всего происходящего мурашками ползала по шкуре, заставляя яростно скалить зубы и вздымать шерсть на загривке.
Я бесшумной прозрачной тенью скользнула вдоль забора.
Фигура на пустыре, выкрикнув что-то гортанное, склонилась над беспомощной жертвой. Откуда-то с неба донесся ответный гул. Рука, сжимающая короткий изогнутый нож, двинулась вверх, затем вниз, и тот по рукоять вошел в грудь человека. Распятый на земле дернулся и захрипел, слабое желтоватое сияние окутало тело. Убийца выдернул лезвие из груди и свет начал медленно втягиваться в него и дальше, через витую рукоять в запястье. Потом черный человек воткнул орудие убийства в изголовье жертвы и, коротко рассмеявшись, растворился в тени от набежавшей на луну тучи.
Я все-таки подошла, когда рассеялись миазмы смертоносного присутствия. Мною двигали страх и любопытство, а предчувствие неприятностей, грозящих городу и жизни уже пробиралось в кровь. Обойдя место ритуала, не касаясь пентаграммы, принюхалась. Смерть, прах… и ни следа черного человека… да и человека ли? Вокруг расползался слабый фиалковый аромат. И еле уловимый привкус горькой полыни… Вдоволь наглядевшись на жертву, распятую на земле, смуглую изящную ускоглазую девушку с застывшей на лице гримасой ужаса, я продолжила свой путь.
Полнолуние — время старых забытых сил, которые просто очень крепко спят. И для пробуждения которых нужно приложить толику сил в нужное время в нужном месте. И кровь, несколько капель крови…
— Источник в районном управлении внутренних дел сообщил, что жертва опознана как Алена Сергеевна Семенова, продавщица магазина «Спорттовары», 27 лет. Она не вернулась домой после вечерней смены… Город в ужасе, это уже пятая жертва за неполные две недели! — распиналась ведущая. — Милиция просит всех, кто может что-либо сообщить об этих убийствах звонить по теле… — тут я и выключила этого черно-белого монстра с упорством одержимого вещающего на единственном местном канале, и не поддающегося усилиям соседа-мастера.
Теперь подробности происходящего я знала лучше кого бы то ни было, исключая самого убийцу. Пять убийств, жертвы — три женщины, двое мужчин, разного возраста и социального положения, ничем, кроме смерти, друг с другом не связаны. Все найдены в пустынных, заброшенных местах нашего города, в пентаграммах из красного воска, полностью обескровленными. Орудие убийства неизменно воткнуто в изголовье жертвы.
Жестоко и бессмысленно.
Методично и целеустремленно.
В сумерках выскользнула из дома, и город ласково принял меня в туманные объятия.
Искать, следить и охотиться. Я действительно безумна, потому что собираюсь сделать это… собираюсь поохотиться…
Если задуматься, неприятности мои начались гораздо раньше. А именно, в ту ночь и в тот час, когда одна нелюдимая приютская девчонка впервые ощутила непреодолимое желание завыть на луну. Тогда она впервые познала ничем не ограниченную свободу… что могло быть приятнее возможности уйти и не вернуться? Но дисциплина и порядок, самые ненавистные для приютских заморышей вещи, оказались сильнее. Они были крепко вбиты в головы детей суровой директрисой, маленькой сморщенной старушкой с громоподобным голосом. Моя благодарность этой стойкой женщине…
В ту ночь я вернулась, как и во все последующие, подгоняемая пониманием, что следует придерживаться обыденного порядка вещей. И не осталась в тумане города навсегда, как многие до моего рождения. Вторую, полуночную сущность приходилось постоянно скрывать, от этого характер становился все угрюмей и мрачней, появилась безжалостная непримиримость к недостаткам окружающих меня людей. Они… раздражали.
В год, когда пришлось покинуть приют, я ощутила неожиданно сильнейшее чувство принадлежности. Нет, не моей к чему-либо, а, скорее, города — мне. Ощутив себя хозяйкой этого захолустного, забытого не только богами, но и демонами места, приняла правила, по которым живут люди. А мое первое правило — не выделяться. Маскарад… У меня есть дом, где приходится коротать дни и ночи, официальная работа (впрочем, уже нет — уволилась), и полуночная охота, придающая толику смысла существованию.
