Обычно Вальтер Скотт свои романы начинал с появления на фоне роскошного пейзажа сиротливого путника на коне, который неспешно направлялся к месту событий. Вот и сейчас, стремясь не к оригинальности, но только к сухому изложению фактов, начнем с прибытия одинокого мотоциклиста.
Этот добрый юноша, годов двадцати трех от роду, появился подле городка М… на исходе жаркого августовского дня 199… года. Прибытие молодого человека не было особенно заметным, и сам он старался остаться незамеченным, скрываясь в густых зарослях горы Алиментной.
Свое название этот уютный холм получил от местных жителей за то, что вечерние прогулки по его склонам нередко завершались исполнительным листом.
Одинокий всадник медленно продвигался по потаенной тропе и внимательно вглядывался в раскинувшийся внизу городок.
Если вас никогда не заносило на Алиментную гору, то, подражая классику, чуть задержите ваше внимание на ландшафте, который внимательно осматривал наш незнакомец.
Когда-то засекреченный городок М… — теперь, в связи с конверсией, открытый и доступный всем разведкам, как ветрам, но сумевший сохранить свою неизвестность, — вытянулся вдоль небольшой речушки. Речку эту в свое время перекрыли дамбой, и сейчас она представляла собой хрипящий поток с одной стороны плотины и ровную гладь — с другой. Посередине искусственного озера, громко именуемого M… — ским морем, торчала башня загадочного культового сооружения. Вокруг, сколько мог охватить взгляд, простирались лесистые холмы, скрывавшие, куда бежал ток с гидростанции.
Опять же, если не обращать внимание на привычные здесь звуки редкой пальбы, то М… имел вид большого села, построенного в период стирания границ между городом и деревней. Разбросанные купы пятиэтажек чередовались с двухэтажными коттеджами и возвышались среди изобилия частного сектора, густых деревьев и просторов огородов. Переулки и улицы стремились к центру, где сквозь обильную зелень белели Дворец культуры, универмаг, столовая и прочие официальные здания. Типичное уездное детище советской эпохи.
Одинокий путник выбрался наконец на опушку, но не поехал вниз, к городку, а, напротив, взял вправо, стараясь держаться в тени деревьев. Через некоторое время перед ним открылась перспектива главной улицы города. Он придержал «скакуна» и поднес к глазам бинокль.
Несмотря на жару, его плечи облегала кожаная куртка, в которой он чувствовал себя достаточно уютно. Из-под нее на футболке улыбалась девушка, а его светло-голубые джинсы были заправлены в сапожки из мягкой кожи.
«Конь» чешского завода — мотоцикл — вел себя под «всадником» послушно, не фыркал, и оба они производили впечатление одного целого.
Вдруг молодой человек напрягся. Явно что-то заметил…
Вот он опустил бинокль и задумался. Веселая усмешка скользнула по его губам, окаймленным светлыми усами и аккуратной бородкой.
Решение принято. Он расцепил руки и слегка тронул «поводья». Желая еще раз проверить себя, парень снова взял бинокль и поднес к глазам.
Главная улица рассекала М… на две половины. Продолжая шоссе, связующее городок с областным центром, она, словно притомившись от всяких загогулин и петель лесной дороги, вырывалась из-за Алиментной горы, как пуля из засады. Правда, в центре она расширялась, превращаясь в одиозную площадь с вышеупомянутыми зданиями и памятником. Кстати, о памятнике поговаривали, что его выгодно продали за валюту как цветной металл. Но денег администрация пока не получила, и поэтому монумент оставался на месте. Дальше, за площадью, улица снова сужалась и неслась вперед. Лишь за пределами городка распадалась на множество дорог, терявшихся в холмах и чащах.
Внимание одинокого «наездника» привлек «мерс» стального цвета, который был припаркован у ларька недалеко от площади. Три пассажира вышли из машины якобы за сигаретами, да так и торчали на свежем воздухе. Одного из них кликали Монахом.
Монах был когда-то православным. Крестился он на пике всеобщего возвращения к церкви, когда народ толпами нырял в реки на массовых крещениях. Вот и Монах вдруг ощутил себя великим грешником и после соответствующих обрядов стал ходить каяться по завершении каждого дела. В результате его покаяний один батюшка сошел с ума, а второй в муках, на которые, с одной стороны, обрекла его тайна исповеди, с другой — законопослушание гражданина, вынужден был это гражданство поменять. Иначе говоря, смылся от греха подальше. Монах, подобно Мартину Лютеру, от своих религиозных убеждений не отступил, просто перешел в какую-то жуткую секту, где его подвиги расценивались за жертвоприношения.
Второго из троицы звали Валерой. Ничего особенного о нем сказать нельзя, если не считать того, что он был классным водителем.
И, наконец, третий, Олежек. За глаза его звали Оленькой. Сей «юнга» обладал несколько голубоватым видом. В банде Еремы, среди людей, сидевших не по разу, имелось немало педерастов, однако парня, пусть и нежного обликом, побаивались. Чуть что, враз можно было схлопотать пулю или нож. Владел оружием он виртуозно. Как Олежек попал к Ереме, не знал никто.