— …Еh bien, mon ami. Téhéran et Kaboul ne sont plus que des apanages, des propriété, de la famille américain président Buсshe. Non, je vous préviens, que si vous ne me dites pas, que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist (ma parole, j'y crois). Les deux. Je ne vous connais plus, vous n»êtes plus mon ami, vous n'êtes plus mon demi-frère, comme vous dites…[1]
Мать говорила с кем-то по телефону. Сергей тихо, стараясь не привлекать особого вниманья, прикрыл дверь, отпертую своим ключом. Все было как обычно, и даже эта последняя сказанная ею фраза, вызвала ощущение déjà vu, «дежавю». Он это уже слышал где-то, или читал?
Оказывается, Татьяна, разговаривавшая по телефону, была к тому же не одна. Проходя, он увидел в дверной проем черноволосую женщину и поздоровался:
— Bonjuir madame.
— Бонжур, Серёженька! — быстро ответила гостья, — вы меня не узнаете?
Женщины пили чай в небольшой, обставленной старинной мебелью комнате. Его мать, высокая, статная, со снежно-белой, подсиненной прической, и ее подруга, видимо, москвичка, небольшого роста с пышными кудрями до плеч. Мать прикрыла телефонную трубку рукой трубку и прошептала:
— Маша приехала!
— Здрасьте! — сказал Сергей.
— Мой сын и единственная гордость, Серж, — сказала Татьяна, подставляя ему щеку для поцелуя.
— Мы виделись в Москве, — подхватила в ее тоне гостья, улыбаясь. Ей было на вид около пятидесяти, подумал Сергей, взяв ее пальцы и склонившись с высоты своих ста восьмидесяти сантиметров над маникюром. Впрочем, это ведь ему — по виду около пятидесяти, хотя в этом году должно исполниться только сорок три.
— Как ты доехал? — спросила мать.
— На метро, — ответил он, снимая свое старенькое, некогда сиреневое, а теперь просто серое шелковое кашне. — Очень удобно. Мне без пересадок, по голубой ветке.
— Он оставил машину бывшей жене, — пояснила мать с сарказмом в голосе.
— У нее дети, — объяснил Серж не вполне уверенно, — дочь и племянник.
— Чей племянник? — спросила мамина подруга, вертя головой, поочередно глядя на Сержа и Татьяну.
— Сын ее сестры, — пояснил он. — Они через пару месяцев уезжают в Торонто. К этой ее сестре. И Николь — вернет мне машину.
— Ну конечно! — «прошипела» Татьяна, между своим телефонным диалогом, — она ее может vendre pour une bouchée de pain арабам за двести евро, — а машина новая, ей всего-то лет пять.
— Вы давно из Москвы? спросил Серж.
— Уже целую неделю, — ответила она. — А до этого еще неделю прожили в Греции, лазили на гору Геликон с ключом Иппокреной. Он по-прежнему течет.
— А, — сказал Серж, кивнув, — я думал, вот только что.
Серж поднялся к себе, в бывший кабинет отца. Он оставил дверь приоткрытой и слышал, как мама рассказывает: «У него своеобразный характер, с такими перепадами. Он то чувствительный, сентиментальный, как я; то жестокий, беспощадный, это — от его восточного родителя.
Многое в жизни он потерял от этой своей нерешительности и вялости. Всегда все пропускает. Внушает себе мысль о необходимости жертв. Это я считаю глупо. Пытается наверстать, добиться своего, но получается — все хуже. Ему уже сорок. Не смотря на склонность к дурным привычкам, пока он выкручивается из любых ситуаций. Это у него от Эдуарда, того ведь тоже многие не любили, царствие ему небесное».
— Все правильно, — тихо сказал Серж, — все правильно. Милости хочу, а не жертвы.
Сергей приоткрыл окно, высунулся наружу на совершенно весеннюю улицу, хотя по календарю было только 28 февраля. Капли воды с крыши упали ему на поредевшую макушку, напоминая о предстоящем марте.
Невольно он мысленно полемизировал со словами матери. Сейчас это было единственное занятие. Он чувствовал пустоту, одиночество и не знал: надолго ли это? Хорошо понимая людей, он не ощущал в себе способности — передать им свои чувства. Они как бы не замечали его: смотрели на него, но видели — словно кого-то другого.
Да, скорее всего, он может испытывать симпатию только к тем, кто в этом остро нуждаются, к несчастным. Раньше считалось, что это чувство имеет возвышенный характер? Однако, возвышаясь, мы — опускаемся в этом мире. Ему искренне хотелось что-то сделать для Николь, и ее дочки. Но почувствовать нормальную влюбленность он не в состоянии.
Он подошел к компьютеру, нажал на клавишу, чтобы посмотреть электронную почту. Было новое сообщение из University in Tokyo, Japan. Писал некий профессор Fon Tse. Серж сразу послал текст письма распечатываться на принтер, читать его сейчас — совершенно не хотелось.
Серж спустился вниз, накинув бывший отцовский халат, который тот так и не успел поносить. Присел к столу.
— Он, как и Эдуард стремится заточить свою избранницу в клетку, — сказала мать. — В золотую клетку, из прутьев его обожания, но любые проявления свободолюбия будут пресекаться, француженки это не оценивают.
Серж знал про необузданное воображение матери, она любила заниматься необычными проблемами, интересоваться особыми областями искусства, все у нее было — чуть-чуть преувеличено.