Давно известно, что наши соседи-французы безнадежны, когда они принимаются судить о нас, испанцах. И зачем только они пускаются в разговоры об Испании! Они же ничего в этом не смыслят.
К бесчисленным доказательствам подобного утверждения пусть читатель добавит следующий рассказ одного француза, который тот приводит как особенно характерный для Испании. Вот этот рассказ, переданный слово в слово.
Дон Перес был кастильский идальго, душой и телом преданный науке. Соотечественники считали его скромнейшим человеком.
Все ночи от зари до зари и все дни от темна до темна проводил он, углубившись в изучение некоей научной проблемы из области химии. Решение этой проблемы должно было привести к открытию нового взрывчатого вещества, что сделало бы непригодными все подобные вещества, изобретенные ранее, пошло бы, конечно, на пользу его родной Испании и заставило бы заговорить весь мир о ее чести и славе.
Читатель, который вообразил бы, что наш дон Перес не выходил из лаборатории, орудуя в ней ретортами, дистилляторами, реактивами, тиглями и осадками, показал бы себя несведущим в делах Испании.
Испанский идальго – это вам не какой-нибудь провизор из аптекарской лавки, что только и знает свои весы да ступки, – можно ли столь низменно понимать высокое назначение науки! Не случайно именно в Испании пышным цветом расцвела теология. Дон Перес, по образному испанскому выражению, убивал все свое время, составляя всевозможные формулы. С мелком в руке стоял он перед доской и ломал себе голову, пытаясь найти то, что ему было нужно. Он вовсе не хотел, чтобы на его исследовании лежала печать грязной действительности; он вспоминал тот случай, когда подлые каторжники побили камнями Дон Кихота, и не желал, чтобы грубая реальность поступила точно так же с ним самим. Фартук и лаборатория были уделом Санчо Пансы от науки, право же на исследование бездны Монтесинос принадлежало ему.
Пусть возятся с весами и склянками люди, прозябающие в невежестве. Разве могут они служить примером для тех, кто, как большинство испанцев, родился, уже владея абсолютной истиной, а если и позволил себе расстаться с ней, то – только из-за своей непомерной гордыни.
После бесконечных бдений дону Пересу в конце концов удалось найти желаемую формулу, и день, когда она была опубликована, стал праздником для всей Испании. На балконах домов стали вывешивать ковры, на площадях сжигались потешные чучела, устраивались фейерверки, а главное – бои быков. Военные оркестры взбудоражили улицы городов звуками гимна Риего.
Кортесы вынесли решение увенчать дона Переса лаврами на мадридском Капитолии, если он сумеет взорвать гибралтарские скалы вместе с засевшими там англичанами, либо, на худой конец, американскую горку в парке Ретиро.
На страницах газеты «Борьба» замелькали портреты дона Переса, то рядом с портретом Руиса Соррильи, то с портретом претендента на престол, дона Карлоса. Стены обувных лавок, цирюлен, да и многих домов украсились этими портретами, вырезанными из газет. Новую анисовую водку окрестили «Анисовая взрывчатка Перес».
Не обошлось, однако, без разных Санчо и хитрых пройдох бакалавров, которые пытались вылить ушаты холодной воды на всенародное ликование. Но как только появились в газетах статьи прославленного геометра Дона Лопеса и не менее прославленного теолога дона Родригеса, в которых ломались копья в защиту новой взрывчатки Переса, недовольные были вынуждены при всем честном народе прикусить язык и – теперь им ничего другого не оставалось – только глухо скрежетать зубами.
Настал день испытания. Все было подготовлено к взрыву одного из холмиков среди равнин Ламанчи. Не было отбоя от храбрецов, жаждавших поджечь фитиль в обществе дона Переса.
Когда фитиль загорелся, толпа, издалека следившая за испытанием, разразилась сотрясавшими все вокруг криками: «Браво!», «Оле!» А некоторые даже побледнели. Но вот огонь подобрался к взрывчатке, раздался грохот, подобный грому, и поднялось огромное облако пыли. Когда же оно рассеялось, перед публикой в ослепительном блеске славы предстала фигура дона Переса. Толпа неистово аплодировала, гремело «ура» в честь изобретателя и той, что произвела его на свет. Дона Переса подняли на руки и понесли, совсем как какого-нибудь дона Фраскуэло, когда тот прикончит быка по всем правилам высшей тавромахической метафизики. Повсюду только и слышно было: «Оле! Честь и слава Испании!»
Прибыльные были деньки для газетных издателей.
Очевидцы рассказывали, что холм стерт с лица земли, а пострадавшие демонстрировали ушибы, полученные от разлетевшихся при взрыве камней; однако несколько дней спустя распространился слух, будто какие-то пастухи видели упомянутый холм на том же месте, что и прежде, и когда это известие подтвердилось, вновь произошел взрыв, взрыв всенародного негодования.
Как же так? Холм обязан был взлететь, ведь дон Перес вывел мелом на доске непогрешимые формулы!
Конечно же, все это объяснялось тем, что взрывчатку подмочила предательская рука, рука злобного волшебника – врага дона Переса и завистника его славы.
А так как дело происходило в Испании, то очевидно, что этим волшебником могло быть только правительство. И общественное мнение обрушилось на правительство. Его ругали повсюду: в кафе и в гостях, а газеты поносили безумную политику злого волшебника, который упорствует в своем нежелании считаться с общественным мнением. И это в то время, когда общественное мнение в Испании отлично разбирается в вопросах химии, особенно с тех пор, как его просветили на этот счет прославленный геометр дон Лопес и не менее прославленный теолог дон Родригес.