Огни Анютинска
I
Синие облака медленно тянулись по ярко-красному небу. Темно-
зеленая река текла вверх, на гору, на вершине которой росло одинокое
дерево кроной вниз. Вдаль уходила аллея, усыпанная осенней листвой.
«Леснинский, беги!», - кричал кто-то непонятно откуда, - «Беги скорей». И
Леснинский побежал по аллее. Небо вдруг стало черным, полил зеленый
дождь, а все деревья на аллее стали одно за другим превращаться в камни.
Стали слышны какие-то прерывистые сигналы, как будто звонок…
Это был звонок будильника. Странный сон довольно быстро
развеялся. Очередной подъем, который сегодня, почему-то, был довольно
легким. Хмурое утро встречало Леснинского незатейливым дождиком.
Сценарий этого утра явно был списан со вчерашнего. Кажется, вторник.
Леснинский посмотрел в календарь и, удостоверившись в истинности своего
предположения, зачеркнул предыдущий день жирной красной линией.
«Еще четыре дня до выходных», - подумал он. «А что выходные? Я их все
время так жду, как будто в них что-то прекрасное происходит. Я опять пойду
прогуляюсь по улицам, а потом опять сяду разгадывать кроссворды. Ну да,
еще по телевизору будут игру показывать, но ведь… Нет, это не то, совсем не
то! Раньше, бывало… Лет еще всего лишь семь назад. Было так интересно
смотреть эту телеигру, отгадывать вопросы, и это все как-то идеально
вписывалось в общую атмосферу выходного. И днем я так же ходил гулять
по ближайшим улицам, по тем же самым улицам, но ведь эти прогулки
были каждый раз как нечто безумно радостное и интересное. И я совсем не
замечал серости этого города, мне было все равно, что здесь много
«нельзя», меня это просто не волновало, было безразлично. Тогда тоже
были неприятности, но все они как-то быстро проходили, и меня снова
захватывал ритм идущих дней, довольно тяжелых будней, но зато
прекрасных выходных. А сейчас? Все превратилось в какую-то бесконечную
серую линию, серую дорогу с черными ямами. Будни, выходные… какая
разница?», - размышлял Леснинский, уставившись в стенку темно-
коричневого шкафа, который стоял здесь, наверное, уже полвека.
В комнате было темновато. Слева, ближе к окну, со стены свисали
порванные обои. Здесь было не очень приятно, но хотя бы тепло. А на улице
был холод. Но туда надо было идти. И не идти было невозможно. То есть
возможно, но тогда… а потом… а значит… и в итоге… нет, невозможно.
II
«Не хочу. Нет желания. Да и зачем? Зачем мне идти опять туда, на это
ненавистное мне учебное поприще, не приносящее ни радости, ни даже
финансовой прибыли. Когда закончишь, через несколько лет, потом… Да
что такое «потом»? Что это за будущее, о котором нам постоянно
напоминают, в которое нам дают обещания и которым же нас пугают? Да
нет его. Я вижу сегодня, я знаю вчера, я видел его в лицо. А завтра? Кто
такой этот загадочный завтра? Как он выглядит, каким он предстанет
передо мной? А ведь он может быть каким угодно».
Леснинский шел по дороге, вдыхая простывший осенний воздух. Не
морозный, как бывает глубокой зимой, а всего лишь немного простывший.
С березы сорвался желтый листок, словно страница чьего-то дневника,
пожелтевшая от старости, найденная на чердаке заброшенного дома, и еще
никем не прочитанная.
«С самого детства нас окружает много «нельзя». Это нельзя. То
нельзя. Сюда нельзя. Никуда нельзя. Ничего нельзя. А ведь все эти запреты
только порождают… в детстве – любопытство, а позже – протест, энергию
сопротивления. Да, иногда под влиянием этого сопротивления рождаются
произведения искусства или совершаются подвиги. Но когда оно слишком,
слишком большое, как сейчас – оно может породить только раздражение и
ненависть. И почему-то эти «нельзя», хоть в детстве их было больше, тогда
не так были заметны…». Леснинский, надо сказать, мог часами думать или
говорить об одном и том же, если тема его интересовала или сильно
тревожила, и это одно и то же ему совершенно не надоедало. Но,
естественно, надоедало это собеседникам, коих было очень немного. Чтобы
всем не надоесть вконец, увидев кислые лица слушателей, которые
мимикой пытались передать ему слово «зануда», из соображений приличия
не произнося его вслух, Леснинскому приходилось прекращать разговор.
Затыкать себе рот тряпочкой, синей такой в клеточку, с белой каймой.
Шутка. Просто приходилось подолгу молчать. Леснинский особо не
обижался на них, понимая, что слушать такой заунывный монолог часами
невероятно скучно. Но это не отбивало необходимости выговориться. Нет,
не просто рассказать или поделиться с кем-то, а именно выговориться,
преобразовать энергию сопротивления в энергию речи.
В глубоких раздумьях как-то незаметно прошла дорога. Вот уже холл
учебного заведения, где предстояло в очередной раз провести часов пять-
