Огневки

Обо всем, что предшествовало событиям в усть-хотимской тайге, я почти ничего не знал. Так, слыхал кое-что, как говорится, в пол-уха, не то с чьих-то слов, не то из радиопередачи где-нибудь в таежном колхозе или охотничьем хозяйстве. Только потом уж, когда мы с Панкиным стали участниками необычайных происшествий, я узнал наконец обо всем, что им предшествовало.

А случилось на первый взгляд нечто обыденное, ничем особым не примечательное.

В конце июня, когда мы в тайге даже на небо не глядели, скатились по черному небосводу еле заметные звездочки — чиркнули в ночной темноте три золотые искры и погасли, только и всего. Каждый школьник знает, что это метеориты, частые гости из космоса, обычно земли не достигающие, сгорая в атмосфере. Кроме дежурных наблюдателей в разбросанных по миру обсерваториях, никто не знал, что эти падающие звездочки на сей раз не сгорели, а все-таки упали: одна в Черном море близ берегов Турции, другая в усть-хотимских болотах восточносибирской тайги, третья в верховьях Темзы в Англии. Крохотные метеориты эти не заинтересовали ученый мир: попробуйте-ка разыскать такой камешек где-то на дне Черного моря или в тине безбрежных таежных болот.

Но третий камень был найден довольно легко. Его увидел садовник графа Хейлшема в розарии английского родового поместья на дне полутораметрового кратера, окруженного валом рыхлой земли. Метеорит был похож на черное обгоревшее яйцо крупной птицы. «Мина или снаряд», — решил садовник и побежал за констеблем.

Констебль, участник минувшей войны, не побоялся взять в руки упавший с неба «снаряд», колупнул его ногтем и под коркой нагара обнаружил поблескивающий металл сиреневого цвета.

— Ядро, — сказал садовник, — из пушки. Может быть, с самолета.

Констебль усмехнулся:

— Такими ядрами только при Трафальгаре стреляли. Да и то из малокалиберных.

— А вдруг мина?

— Откуда? Не думаю. Сейчас только шкура слезает. Смотри.

Пока полицейский вертел и ощупывал обгоревший метеорит, весь нагар откололся, как яичная скорлупа. В руках у констебля оказался сиреневый металлический эллипсоид, похожий скорее не на яйцо, а на миниатюрный мяч для игры в регби.

— Тут что-то есть, — сказал констебль. В приложенном к уху сиреневом мячике глухо позвякивало.

— Надо доложить, — сказал садовник.

— Кому?

— Известно: начальству.

— Так ведь преступления не было, имущество цело, а граф в отъезде.

Решили отдать сиреневый эллипсоид викарию, у которого в эти дни гостил племянник — преподаватель химии Степлстонского колледжа. Химик был несказанно обрадован: а вдруг он на пороге большого открытия? Металла такого цвета нет, если только его не обрабатывали искусственными красителями. А зачем? Кто? И как эта штука очутилась в хейлшемском розарии?

По-видимому, то был контейнер неизвестного назначения и с неизвестным пока содержимым. Диковинным оказался и металл, из которого был сделан загадочный эллипсоид. Да и металл ли? После тщетных попыток химика найти в загадочном предмете разрез, стык или кнопку сиреневый металл вдруг обмяк и стал похожим на пленку, которая от теплоты рук начала утончаться и таять, как мороженое, превращаясь на глазах в лиловую слизь. А вскоре и слизь не то высохла, не то испарилась, не оставив и следа на столе, где бесформенной кучкой возвышалось содержимое исчезнувшего контейнера. Горсточка камешков или орешков разной формы, но одинакового цвета.

Химик потрогал их, подержал в зажатом кулаке и обнаружил новое превращение: оболочка «орешков» начала проминаться и терять форму. Тот же процесс, что и с контейнером: металл — пленка — слизь — испарение. В исчезнувших скорлупках оказались споры неведомой жизни: странная прозрачная паутинка, разноцветные зернышки-бусинки, похожие на высохшие ягоды, крохотные бисеринки совсем уж неопределенного цвета и такие же миниатюрные рыжие листочки, свернутые трубочкой.

Химик разложил все это по схожим признакам и задумался. Разумно ли информировать о странной находке научную общественность Лондона? Сейчас каникулы, никого не найдешь на месте, да и стоит ли? Не померкнет ли его слава первооткрывателя в созвездии Королевского научного общества? А не лучше ли поколдовать самому? Понаблюдать, подождать, пока развитие обнаруженного им маленького чуда не достигнет той стадии, когда уже ни одному крупному ученому не удастся заслонить скромного учителя химии.

Он срочно заказал местному мастеру большой, в размер стола, прямоугольный ящик из органического стекла с дырочками в крышке для доступа воздуха. Через два-три часа в этом сооружении разместились все виды необычайной жизни в различных условиях развития. Одну бусинку-ягоду химик заключил в колбу без питательной среды, другую поместил в блюдце с водой, третью — в рыхлую землю, взятую из развороченной клумбы садовника, четвертую — в кусочек торфа из соседнего болота. Точно так же распределил он и остальные виды загадочного вещества — паутинки, листочки и трубочки.

Химик — его звали, если не ошибаюсь, Кросби — понимал, конечно, что его опыт изучения зачатков внеземной жизни мог ограничиться только визуальным наблюдением, да и то лишь в стадии ее зарождения. На большее он и не рассчитывал. Ящик из оргстекла да старенький микроскоп — вот все, чем он располагал. Кросби и мечтать не мог добраться до клетки с ее мельчайшими внутренними структурами, не говоря уже о молекулярно-биологической природе этой жизни, белковой ли, кремниевой или какой-нибудь другой, вообще не известной земной науке. Рассмотрев под микроскопом частицу раздавленной «бусинки» и оторванной пинцетом «паутинки», он попросту ничего не понял, как школьник, впервые допущенный к тайнам микроскопии. Какие-то красные и рыжие канальцы, не похожие ни на что тельца вроде одноклеточных то появлялись, то исчезали, меняли форму и цвет — все это ничего ему не говорило. Но отказаться от самодеятельности и призвать ученых он уже не мог. Творившееся на столе в его импровизированном виварии с каждым часом интриговало его все больше и больше. «Бусинки», расколовшись, дали ростки, похожие на крохотные кустики или пучки черной травы. Каждая травинка, если поглядеть на нее в микроскоп, заканчивалась раструбом, периодически раздувавшимся и сжимавшимся, словно «растение» дышало или добывало невидимую пищу из воздуха. «Бисеринки» дали еще более диковинные ростки — тонкие, но упругие паучьи ножки, упирающиеся в пластик вивария и отталкивавшиеся от него в свободном прыжке сантиметра на полтора-два. «Ну совсем как кузнечики», — объяснял потом Кросби. У других видов тоже не было корневой системы, но они не прыгали, а катались по дну ящика, как миниатюрные зеленые шарики, подолгу задерживаясь в лужицах разлитой по дну воды. «Листочки-трубочки» подросли и только раскрывались и свертывались в попеременных судорожных движениях.