Один против судьбы

A. Zhoř

SAM PROTI OSUDU

Praha, 1967

Перевод с чешского Н. Дроздовой

Гравюры

Л. Дурасова

Оформление

Е. Ганнушкина

© Перевод на русский язык

Издательство «Детская литература», 1973 г.

Чудо-ребенок

— Если бы я не был пекарем, то, может быть, смотрел бы на музыку по-другому. Вы, господин хороший, ночью спите, а днем работаете. А у меня все наоборот. Ночью я пеку, значит, днем спать бы полагалось. Да не тут-то было… Кабы можно было… У вас, простите, музыка с утра до вечера, так что человеку глаз не сомкнуть. А уж о бесконечных посетителях да беготне но лестнице взад-вперед лучше уж и не говорить! Мне очень неприятно, господин ван Бетховен, но придется вам искать другую квартиру!

Пекарь Фишер, в полотняных штанах, в рубашке, вымазанной мукой, в домашних туфлях на босу ногу, в раздражении выбежал из пекарни к воротам своего старого дома, навстречу мужчине лет сорока с удивительно красным лицом. Под белым париком, на фоне темно-зеленого фрака его профиль казался отчеканенным из меди. Веки у него были припухшие, глаза тусклые, как у невыспавшегося человека. И хотя одет он был по-господски и на нем были белые шелковые чулки и туфли с большими серебряными пряжками, вид его не внушал доверия. Весь этот наряд был уже несколько поношен, и парик с черным бантом, казалось, того и гляди, съедет с головы.

Приближаясь к дому, он не произносил ни слова, высокомерно уставившись на взволнованного пекаря.

Когда он решил, что поверг домохозяина в прах, лицо его внезапно прояснилось, он засмеялся и положил руку на плечо пекаря:

— Вы когда-нибудь слушали Моцарта?

Фишер заморгал глазами. Но странный вопрос прозвучал снова:

— Я вас спрашиваю: вы когда-нибудь слышали, как играет Моцарт?

— Нет, не знаю… — заикался пекарь.

— Так вы его еще, стало быть, не слышали, — сказал мужчина соболезнующе. — А жаль! Удивительный ребенок! Он выступал у нас в Бонне лет четырнадцать назад как пианист-виртуоз и композитор. Хотите знать, сколько ему тогда было лет, господин Фишер? Семь лет, господин Фишер!

— Я только говорю, что никогда не высыпаюсь как следует, — бормотал смущенный пекарь.

Голова в белом парике кивнула несколько раз.

— Моцарт был истинное чудо света. И хотите верьте, хотите нет, но этот ребенок играл в Париже для королевской четы, а в Лондоне совершенно покорил королеву английскую! Князья и курфюрсты приглашали его в свои замки, а золото рекой лилось к нему со всех сторон!

В конце концов толстяк пекарь решил, что княжеский оркестрант и тенорист Иоганн Бетховен дурачит его. А может быть, он в подпитии? Такое бывало не раз! Пекарь был уже по горло сыт россказнями о необыкновенном Моцарте и взорвался:

— Не говорили бы вы лучше невесть чего! Извольте освободить квартиру! Понапрасну тратите свое красноречие.

Опытный лицедей притворился удивленным:

— Но, господин домовладелец, именно об этом мы и говорим! Моцарт теперь уже композитор, прославленный во всем мире. Вена — императорская столица — поклоняется ему. Вельможи считают за честь, если он побренчит на фортепьяно в их дворцах.

— Боюсь, что сегодня вы несколько в подпитии, господин Бетховен. Поговорим в другой раз! — Возмущенный Фишер повернулся к дверям пекарни.

— Нисколько, дорогой хозяин! Я трезв, как еще никогда в жизни! Только, пожалуйста, выслушайте меня. Кому довелось услышать Моцарта в концерте ребенком, по сей день гордится этим! На его родном доме скоро будет памятная доска. А вы? Вы отказываетесь от такой чести для своей старой хижины. Неужели вы хотите, чтобы в будущем вас упрекали — пекарь Фишер изгнал из своего дома чудо-ребенка?!

— Вы сами не знаете, что говорите, господин Бетховен. Я молоденького Моцарта ниоткуда не выгонял, потому что никогда в глаза его не видел. До свидания!

— Нет, не до свидания, господин домовладелец! Продолжим наш разговор. Мой старший сын Людвиг точно такой же необыкновенный ребенок. Его имя тоже прославится во всем мире. И скоро! Совсем скоро! Вот, взгляните только.

Бетховен положил на стоявшую у ворот скамью узел. До сих пор он держал его в руке, и это выглядело так странно, что господин в шелковом жилете, расшитом золотом, тащит по городу такую убогую ношу. Покопавшись в чем-то, похожем на платье, он извлек сложенный лист бумаги, развернул его и прислонил к облупившейся стене.

Это оказалась афиша, ее текст был напечатан жирным готическим шрифтом.

Пораженный пекарь прочитал:

— Ну, что вы на это скажете, господин Фишер? — спросил тенорист, когда взор пекаря проследовал в нижнюю часть афиши.

Пекарь с минуту молчал, не находя слов. Потом произнес с некоторой робостью: