Если бы я мог заплакать от страха в пустом, одиноком доме,
если бы я мог вырвать свои глаза и проглотить их,
я бы это сделал во имя твоего голоса — траурного апельсина,
во имя твоей поэзии, которая с криком вырывается из души.
Ибо во имя твоё красят в голубой цвет больницы,
и строятся школы и приморские улицы,
и отрастают перья у раненых ангелов,
и чешуёй покрываются врачующиеся рыбы,
и ежи возносятся на небо;
во имя твоё мастерские портных с их чёрными ширмами
наполняются кровью и тараканами,
во имя твоё надевают красные пояса, и убивают любимых поцелуями,
и наряжаются в белое.
Когда ты летишь, одетый в персиковую нежность,
когда ты смеёшься смехом риса, взметённого ураганом,
когда, перед тем как запеть, ты весь встрепенёшься,
вздрогнут губы, артерии, пальцы и веки,
я готов умереть во имя твоё,
я готов умереть во имя багровых озёр,
на которых ты живёшь посередине осени
вместе с павшим конём и окровавленным богом;
я готов умереть ради кладбищ,
они ночью среди затопленных колоколов
текут со своими водами и могилами,
словно реки из пепла и праха,
реки переполненные, как больницы
ранеными солдатами, которых внезапно
воды смерти уносят вместе с надгробьями,
засохшими венками и погребальными маслами;
я готов умереть, лишь бы увидать тебя ночью,
когда ты стоишь и плачешь,
глядя, как мимо плывут тонущие кресты,
перед рекой мертвецов ты плачешь,
безудержно плачешь израненным сердцем,
плачешь плачем, и глаза твои переполнены
слёзами, слёзами, слёзами.
Если бы я мог ночью, затерянный в одиночестве,
собрать забвение, и сумрак, и дым
над поездами и пароходами
в чёрную воронку,
всасывающую пепел,
я бы сделал это ради того дерева, в котором ты ветвишься,
ради золотистых вод,
которые гнездятся в тебе,
ради вьюнка, обвившего твои кости,
который рассказывает тебе тайны ночи.
Города, пропитанные запахом мокрых луковиц,
ждут, когда ты пронесёшь свою хриплую песню,
и молчаливые корабли, нагруженные спермой, тебя преследуют,
и зелёные ласточки вьют гнёзда в твоих волосах,
и, кроме того, улитки и недели,
мачты, свёрнутые в клубок, и вишнёвые деревца
приходят в движение, когда появляются
твоя бледная голова с пятнадцатью глазами
и твой рот цвета запёкшейся крови.
Если бы я мог наполнить сажей административные здания
и, рыдая, сбросить часы с пьедесталов,
я бы это сделал, чтобы увидеть, как в твоём доме
возникает лето с растресканными губами,
возникают люди в одежде смертников,
и земли, исполненные печального величия,
и мёртвые плуги и полевые маки,
и всадники и могильщики,
и планеты и карты, залитые кровью,
и водолазы, покрытые пеплом,
и убийцы в масках, волокущие за собою
девушек, пронзённых большими ножами,
возникают корни, больницы, артерии,
родники и колодцы,
возникает ночь и приносит постель,
где среди пауков умирает одинокий гусар,
возникает роза из ненависти и шипов,
возникает желтеющая пристань,
возникает ветреный день и ребёнок,
возникаю я, и Оливейро, и Нора,
Висенте Алейсандре, Делиа,
Марука Мальва, Марина, Мария Луиса и Ларко,
Ла Рубиа, Рафаэль Угарте,
Котапос, Рафаэль Альберти,
Карлос, Бебе, Маноло Альтолагирре,
Молинари,
Росалес, Конча Мендес
и другие, имена которых я позабыл.
Приди, я тебя увенчаю, юноша полный здоровья,
лёгкий, как бабочка, юноша чистый,
вечно свободный, как чёрная молния,
сегодня, когда никого не осталось на скалах,
давай побеседуем попросту о жизни твоей и моей:
для чего служат наши стихи, если не для росы?
Для чего служат наши стихи, если не для ночи вот этой,
когда острый кинжал нас пронзает, и не для этого дня,
не для сумерек этих и не для угла,
в котором готовится к смерти измученный дух человека.
И особенно ночью,
когда на небе множество звёзд,
и все они — в тёмной реке,
текущей под окнами дома,
в котором живут бедняки.
Кто-то умер у них, или, может,
они потеряли работу в конторах,
в больницах,
на шахтах;
повсюду изранены люди,
повсюду надежды и плач,
пока звёзды плывут в бесконечной реке,
в окнах плач,
и пороги изъедены плачем,
простыни и подушки пропитаны плачем,
плач накатывается, как волна, и захлёстывает половики.
Федерико!
Ты видишь мир, улицы,
уксус,
расставанья на пыльных перронах,
когда клубы последние дыма
уносятся в даль,
туда, где нет ничего —
только камни, разлуки и рельсы;
повсюду есть толпы людей, задающих вопросы,
на которые нету ответа,
есть кровавый слепец и отчаявшийся, и разъярённый,
и дерево слёз и колючек,
и разбойник, таскающий зависть с собой на плечах.
Такова она, жизнь, Федерико, и это дары,
которые может тебе предложить моя дружба,
дружба мужчины мужественного и печального,
ты сам уже многое в жизни постиг
и многое постепенно постигнешь.
