Евгений Кукаркин
Обыкновенные неприятности
Написано в конце 2002 начале 2003 гг.
- Молодой человек, проснитесь, - требовательно настаивал приятный женский голос.
Я пытаюсь себя побороть и откликнутся на него, но тяжелые веки, придавившие глазницы, никак не приподнять.
- Просыпайтесь, просыпайтесь, - уже сердится голос.
Еще усилие и в узенькие щелочки глаз хлынул свет. Напротив меня медленно расплывалось белое пятно, оно приобретало все больше и больше реальные черты и вскоре появилась она. Лицо молодой рыжей женщины, все забросано конопушками, белый колпачок- шапочка небрежно придавил прическу, а губы, сияющие морковной помадой, шевелись, издавая звуки.
- Молодец, проснулся. Хватит спать, уже третьи сутки лежишь, так и пролежни заработать можно.
- Где я?
- В больнице. Сейчас мы тебя покормим.
- Почему я здесь?
Глаза уже раскрылись полностью и я могу осмотреть помещение, где лежу. Над кроватью капельница, но ко мне трубки не подведены, а болтаются над головой. Вся комнатенка покрыта белой масляной краской. Почти у плеча, на стенке закреплен пульт, с тумблерочками и цветными лампочками.
- Неужели ты ничего не помнишь? - встревожилась женщина. - Ты хоть знаешь, как тебя звать?
- Знаю, Николай Федоров.
- Ну слава богу, значит память еще не отшибло. А помнишь тот день, когда полез за яблоками?
- Яблоками?
И тут у меня появилось просветление. Ну да, яблоки... В тот день был яблочный Спас и наша ватага пошла чистить сады. Мы уже тряханули несколько деревьев в саду железнодорожника Якова и полезли через соседний забор к самому противному в поселке, пенсионеру Григорию, у которого росли самые плодоносные и вкусные яблоки.
- Смотри, - шепчет Васька, мой закадычный друг, вечно чумазый с всклокоченными волосами, - здеся надпись на фанере.
Щит прибит к столбу, но мне неинтересно терять время, я махнул рукой.
- Ну ее, я полезу на это дерево, трясти, а вы собирайте яблоки по быстрому снизу.
Это был прекрасный Золотой Налив, огромные, желтовато-белые яблоки, кажется сейчас лопнут от обилия сока. Я залезаю на первые крепкие сучки и, обхватив центральный ствол, тряхнул. Тяжелые яблоки с грохотом посыпались вниз. Васька на коленках собирает их в мешок, Варька, девчонка одноклассница набивает плоды за пазуху и тут что то вспыхнуло, раздался грохот и... дальше я не могу ничего вспомнить.
- Это... я, да... Мы яблоки... ну праздник был, - лепечу несусветную чушь, боюсь сказать слово - воровал. - Друзья там еще... Васька и Варька.
- Ну вот, теперь вижу, что все в порядке, - кивает головой женщина. Аля, - орет она, повернув голову направо, - давай сюда поесть, молодому человеку.
Появилось еще одно добродушное лицо, толстой откормленной бабы.
- Очнулся, соколик. Это мы сейчас, Фаина Александровна. Сейчас мы его чуток приведем в порядок.
Та, котрую звали, Фаина Александровна, отошла и толстая женщина села на мою кровать, отчего жалобно завизжали пружины и мое туловище провалилось под небольшим углом. В ее руке, как по волшебству, появилось мокрое полотенце и вскоре мое лицо и руки были протерты им. Теперь с ложечки, как ребенка, принялись запихивать мне в рот манную кашу на молоке.
Через два часа пришел доктор, долго щупал мое дохлое тело, прослушивал его и потом, покачав головой, сказал.
- Везучий ты парень.
- У меня..., ноги...
- Ноги, как ноги, будут, конечно побаливать, сначала может быть их даже чувствовать не будешь, но потом все рассосется. Самое важное цел остался.
- А что было, доктор?
- Свалился ты с дерева неудачно...
Ну точно, я же был на яблоне. Наверно Васька и Варька меня вытащили. Интересно, когда они ко мне придут.
Днем, все меняется. Толстая Аля привозит каталку, легко как перышко перекладывает меня в нее и под противный скрип колес перевозят в общую палату. Здесь уже три человека. Одного я знаю, это дед Филипп, какой то толи троюродный, толи еще какой то родственник по линии матери и живет от нас через дом. Остальные двое рабочие с леспромхоза, сплошь перевязанные бинтами.
- Колька, - хмыкает дед Филипп, - никак оклемался?
- Циц, - рявкнула на него Аля, - парню еще плохо, три дня без памяти почти...
- Оно и понятно. Я еще в первую германскую под снаряд попал, неделю глухой ходил.
- Дурак ты, Филипп, парень еще ничего не знает...
- Так узнает.
- Заткнись, дед, - просит с койки один из рабочих.
- А чего..., я ничего.
- Коля, вот твоя койка, - Аля скидывает меня на кровать у окна, на очень чистую простынь и набрасывает одеялом. - Теперь поправляйся, если надо будет позвать сестру, на стенке пульт, нажмешь красную кнопочку и кто-нибудь придет.
Она уходит, переваливаясь как уточка. В палате наступает тишина.
- Дедушка, - через некоторое время спрашиваю я, - а чего я должен знать?
- Это ты про что?
- Так санитарка только что говорила..., а ты подтвердил.
- А хрен знает, что эта баба хотела сказать... Лучше расскажи мне, как твои ноги?
- Я их не чувству, они даже не шевелятся, но доктор говорил, что они отойдут...
- Ага... Мать здесь несколько раз была, все беспокоилась, но ты без памяти лежал. Там в тумбочке у меня лимоны, для тебя оставлены...
