Ярослав Гжендович
ОБОЛ ДЛЯ ЛИЛИТ
Don’t pay the ferryman,
Don’t even fix the price,
Don’t pay the ferryman,
Until he get you to the other side.
Крис де Бург «Не плати перевозчику»
Если в возрасте двадцати семи лет ты неожиданно придешь в себя на вокзале, сидя на развалинах всей предыдущей жизни, без гроша за душой, покрытый не своей кровью, то уж, наверняка, самое последнее, чего бы ты желал, это встретить дядюшку-психа. Позор семейства. У меня самого тоже не было ни малейшего желания встретить своего несчастного племянника.
Павел Порембский пока что не стал еще бомжом. Он еще не опустился на дно. Но в редких проблесках сознания, по крайней мере, понимал, что к этому он чертовски близок. Это очень легко, гораздо легче, чем люди себе представляют. Все происходит само по себе. Если ты уже не слушаешь невыразительных, провозглашаемых жизнерадостным дамским голосом сообщений типа: «Пассажирский поезд до Колюшек отправляется со второго перрона, третьего пути», это означает, что никуда ты не собираешься. Если видишь лишь ноги от колен и ниже спешащих во все стороны пассажиров, принадлежащих к головному потоку жизни, поскольку сам сидишь бессмысленно на твердой лавке перрона, пялясь в пол, выложенный плитками из ластрико, это означает, что на вокзале сидишь потому, что тебе некуда пойти. В твоем кармане не лежит билет, а мешок у твоих ног, это не багаж, приготовленный в спешке для выезда на несколько дней. Ты пошел на вокзал, потому что понятия не имеешь, куда деваться. А на вокзале имеется какая-то крыша, стены, и никто не обращает внимания на человека, сидящего на лавке. Все эти ноги, которые видишь затуманенными глазами, это пассажиры. Люди, которые прибыли на вокзал, потому что им надо куда-то проехаться на поезде. Мокасины, полуботинки, туфли, адидасы, шпильки и штиблеты принадлежат плывущим вместе с потоком жизни. Ты же, в отличие от них, находишься на рифе. На мели, предназначенной для потерпевших крушение.
Если же все это тебя не касается, тем хуже для тебя.
Сой несчастный, сошедший с ума от перепуга, одетый в измазанную кровью рубашку племянник очутился на вокзале не потому, что ему не было куда пойти. Вообще-то, поначалу он и вправду хотел куда-то ехать. Хотел убегать. Один Господь знает, почему именно на поезде. Но не убежал. Когда человек впадает в панику, его разум строит ему самые невообразимые фокусы. Паника — это эволюционная приспособляемость. Если нет возможности драться или бежать, и ситуация становится безнадежной, мозг перестает что-либо планировать. Когда он уже признает, что все, конец, тогда разбивает стекло и нажимает огромную красную кнопку с надписью «Паника». Тогда мы выполняем множество хаотичных, совершенно случайных действий, поскольку тактика со стратегий нас подвели, а вот истеричная возня иногда дает какие-то эффекты. А если нет, то ведь и так уже нечего терять. Уж лучше такой шанс, чем вообще никакого. Но иногда предохранитель не выдерживает, и человек зависает, будто компьютер.
И вот тогда он сидит на вокзале, с полуоткрытым ртом и выпученными глазами, пялясь на ноги проходящих по перрону пассажиров или встречающих.
Приблизительно таким же образом когда-то я очутился в психоневрологическом диспансере с диагнозом параноидальной шизофрении. К настоящему времени, большое спасибо, залеченной. Описанной в документах как шизоидальный эпизод, с весьма хорошим прогнозом.
Сразу я его не узнал. В моем мире он никогда не выступал в подобном контексте. От своей матери слышал о нем как о молодом-многообещающем, как об образцовом муже и отце, как о делающем карьеру замечательном сыне моей кузины. А в последнее время: только лишь как о чудовище и черной овце. Боже, какая трагедия! Боже, какой стыд! В нашем семействе никогда не было разводов. Да как он мог бросить семью!
Его изгнали из стада. Конец с обедами у бабули, конец с днями рождения у тетушки Ядзи. Конеу с именинами у дядюшки Чешека.
Мне это было по барабану, поскольку я и сам был изгнан из племени, сам даже не знаю, то ли со времен моего пребывания в психушке, то ли с момента, когда я твердо заявил, что стану этнологом, вместо того, чтобы врачом. Шизик. Отщепенец. Дядюшка-псих. Впрочем, только лишь с момента, когда он сделался героем скандала, я испытал к нему какую-то симпатию.
Я глядел, как он с безразличием сидит на лавке, потирая трясущиеся ладони, поглядел на его рубашку, покрытую порыжевшими потоками крови, и понял, что вот просто так не могу его оставить.
Пара рослых полицейских в комбинезонах цвета сажи и канареечных жилетах уже обратила на него внимание. Их неспешная прогулка вдоль перрона внезапно брела какую-то цель. Еще пара минут, и мой племянник увидит среди живо перебирающих перед его глазами ног пассажиров две пары совершенно иной обувки. Черные, шнурованные пехотные гамаши, фирма «Сапог». Услышит пролаянные голосом робота слова «дакументы папрашу», и если поднимет взгляд, то увидит еще округлые концовки двух штурмовых дубинок из стекловолокна, болтающиеся у них на высоте колен. Удар такой палкой способен свалить с ног быка.
Нет, не мог я его просто так оставить. Что ни говори, какой не есть, но все родня. Не помню, почему, но о родичах следует заботиться больше, чем о других людях.
