Мир даже в самом начале был изменчивым. Ей нравилось его менять. По маленькой капле, в зависимости от настроения. Сначала можно было создать только море, потом, подумав, украсить его россыпью островов, с блестящими лентами рек, пестрым узором из лугов и лесов. Но жить в окружении неодушевленных существ было скучно, и она радовалась, что мир не создан мертворожденным.
Когда-то давным-давно, когда ещё не существовало ни стран, ни народов, когда реки не потеряли ещё серебряных голосов, на вершине самой высокой скалы стояла женщина и с улыбкой наблюдала за тем, как по небу проплывают кудряшки облаков. Она мысленно очерчивала контуры ещё не родившихся гор, переносилась взглядом через безбрежные просторы морей и океанов. Она видела и знала всё: всё, что было, всё, что есть, всё, что будет; она была моложе и старше всего, что расстилалось у нее перед глазами. Ветер был её крыльями, облака — её постелью, птицы — её глазами, реки — её голосом.
В руках у неё была книга, большая книга в тиснёном кожаном переплёте. Стоило женщине лишь подумать — она бесшумно раскрывалась, и невидимое перо выводило на страницах слова на ныне забытом языке. Их было десятки тысяч — этих слов, их было много — этих книг, но на самом деле всё было едино. Ровно девятьсот девяносто девять тысяч строк — и книга — толще всех будущих книг, но лёгкая, будто пёрышко из лебединого крыла.
«Придёт день, — выводило невидимое перо, — и всё в очередной раз поменяется, ибо нет ничего более изменчивого, чем мир. Горы дрогнут и поглотят его первоначальный облик. На обломках возникнет новый мир, он будет жить и множится, пока в свете новой зари не родится новая звезда. Не жди от неё постоянства, не жди мудрости — не в этом счастье. Оно — в чистом сердце, в умении видеть и верить».
Женщина задумалась:
— Стоит ли писать дальше? У того, кто возьмет в руки эту книгу, достанет мудрости понять то, о чем она умалчивает. Пожалуй, я приготовлю им сюрприз, — улыбнулась она. — Живое существо из плоти и крови, такое незаметное на фоне жизни, но такое яркое, что они его запомнят. Девушка будет смертна, но не похожа на других. Если захочет, она найдёт силу, большую, чем смерть, но такую же хрупкую, как стекло.
— Что случится, госпожа? Кто эта девушка, госпожа? Зачем она родится, госпожа? — зазвенели тысячи голосов.
— Спросите у времени, — покачала головой она.
— У какого времени?
— Того, что течет.
— Но почему именно она?
— А почему бы нет? Так было решено, и так будет.
Женщина рассмеялась и отпустила свою книгу: ей не хотелось больше писать сегодня. Она стояла и улыбалась, а потом легкой поступью сошла вниз, в долину, потому что пришло время весны.
Следы этой женщины затерялись в веках; беспощадное время сохранило лишь её имя и её книгу. Звали ее Виармата, и мир был обязан ей безмятежными днями своего детства.
Она любила этот мир, а он любил ее. Но постоянство никогда не было его свойством, и она покинула его, бросила на произвол судьбы, оставив других заботиться о процветании того, что было предсказано.
У Виарматы была сестра, моложе её всего лишь на один блик лунного света. И сама она была будто бы соткана из света, и имя её переводилось со всех языков одинаково — Светлая. Светлая населила мир, предсказанный сестрой, она холила и лелеяла его, убаюкивая под солнечным покрывалом.
Шло время, мир разрастался, медленно наполнялся голосами живых существ. И вот наконец в одну из пустынных долин на севере пришли люди. Это была не обычная долина — по ней текли поющие реки.
Первыми их услышали дети — мальчик и девочка.
— Смотри, река поет! — удивились они и, очарованные, заслушавшись, присели на берегу, забыв, зачем их послали.
— Тише! — сказали дети пришедшим за ними взрослым. — Река поет.
И они сидели вместе и восхищались.
Люди слушали долго, внимательно, хотя и не понимали слов. А удивленная река никак не могла разобраться, кто они и зачем нарушили ее первобытный покой.
Долину, по которой текла река, и всё, что было за нею вплоть до Норрингских гор, назвали Лиэной — «Страной поющих рек». Вскоре над этими землями гордо взметнулась синева с белой розой — горы, луга и леса перестали принадлежать сами себе.
Люди построили города, объединили их в королевство, плугом и мечом написали его историю.
Годы сменяли друг друга, время ни на миг не останавливало беличьего колеса. Река, заключенная в оковы мостов, с каждым днем пела все тише, пока и вовсе не умолкла. Крестьяне вздохнули с облегчением: они жаловались, что ее песни отвлекают от работы. А торговцы тяжело вздохнули: им больше ничего было показывать за деньги чужестранцам. Вздохнули — и забыли, найдя другой товар для продажи.
«Пускай остальные вершат историю, мы придем, когда нам будет нужно», — любили говаривать лиэнцы. Былой мятежный ветер перемен, дух странствий и отваги постепенно стихал, пока, убаюканный последним из великих королей династии прародителей, не угас вовсе.
