Эту идею принесла домой моя дочь Марианна. То ли бойскауты ее подвигли на это, то ли уроки закона божьего. Склонив голову набок, она взглянула на меня и спросила:
— Знаешь ли ты, как несчастны старые люди? Они вечно одни, у них нет никого, кто бы повез их на прогулку.
Раз моя дочь склоняет свою головку на плечо, значит, она жаждет сделать доброе дело, а это опасно. В покое она вас уже не оставит, и придется творить это доброе дело вместе с ней. Поэтому я поспешил ответить:
— Среди наших знакомых стариков нет.
— Да-а? А сестры Аэби. Старшая из них просто глубокая старуха. Да и та, что помоложе, очень стара и к тому же прикована к инвалидному креслу, она, бедняжка, совсем не может ходить.
— Сестры Аэби? Я с ними незнаком, разве что знаю их в лицо.
— Зато я с ними знакома, — ответила моя дочь.
Все, у кого есть дети, знают, что долго против них не устоишь. Я сказал Марианне:
— Ну хорошо, коль скоро ты с ними знакома, я как-нибудь приглашу их на прогулку.
Уже на следующий день Марианна пришла и объявила, что сестры Аэби обрадовались приглашению, и спросила, нельзя ли сделать это в ближайшую пятницу.
Сестры Аэби живут в маленьком односемейном домике с садиком за проржавевшей оградой. Когда я позвонил, мне тут же открыли — они, наверно, видели, как я подъехал, — и одна из сестер с собранными в пучок тонкими седыми волосами протянула мне руку, сказала, что ее зовут Хермина, и пригласила войти.
Комната была заставлена мебелью, стены увешаны фотографиями в рамках. В кресле сидела вторая сестра. Хермина сказала:
— Вон там моя сестра Софи. Она давно парализована, совсем не может ходить. Вон на той фотографии — мой муж. Скоро двадцать лет как умер. Пил. Я ему всегда говорила, пей-пей, увидишь, что с тобой станет. Но он считал себя умнее всех, а потом вдруг, бац, паралич сердца, и готов. Знаете, сколько мне лет?
Я не знал, и она сказала:
— Восемьдесят четыре. Никто не дает мне моих лет. Все сама делаю, всю домашнюю работу, это что-нибудь да значит. От нее помощи никакой. Целыми днями сидит в своем кресле. Да еще приходится чуть ли не каждый день вывозить ее на свежий воздух. Нет, помощи от нее никакой, наоборот, одна только морока. Но в конце концов, она моя сестра, хочешь не хочешь, а приходится нести свой крест, хотя временами это мне здорово надоедает. И все-таки я о ней забочусь, и она мне должна быть за это благодарна. Не правда ли, ты должна мне быть благодарна?
— Да, — ворчливо отозвалась сестра, — я должна тебе быть благодарна.
Хермина спросила, не сварить ли для меня кофе.
— Пожалуй, не стоит, — ответил я, — осенью вечера прохладные, и нам лучше выехать поскорее, пока еще светит солнце.
— Это минутное дело, — сказала Хермина и вышла.
Едва за ней закрылась дверь, Софи — будто я явился к ним в роли судьи — сказала:
— Теперь сами видите, что она за человек. И так целыми днями. Вечно ко мне придирается. «Ты мне мешаешь», — без конца повторяет она. Только это неправда. И вовсе я не обязана быть ей благодарна неизвестно за что. За ее жалкую еду я плачу достаточно. Или вы считаете, что триста в месяц слишком мало?
— Не знаю.
— Спросите как-нибудь, почему ее муж пил. Спросите-ка ее.
— А вы знаете?
— Еще бы! Он в собственном доме даже курить не смел. Из-за каких-то там штор. Побыли бы с ней хоть немного, сразу бы поняли, что она за человек: вечно суетится, никакого от нее покоя. Всегда всем недовольна. Только и знает, что твердит: ты больна, тебе надо в дом престарелых. Нет уж, я туда не пойду. Пусть возьмет и сама выгонит меня вон из дома. Но этого она не сделает. Очень уж она денежки любит. Я не больна. Три года назад я страдала почками, но все прошло, и теперь я здорова. А вот она больна. Да еще как. Сердце, знаете ли. В один прекрасный день что-то случится, это уж точно. Не подумайте, что я только этого и жду. Ничего такого у меня и в мыслях нет. Но она совсем одна. Без единого родственника. У них ведь детей не было.
— И тогда все вам достанется, ну когда…
— Само собой. Поэтому я и остаюсь здесь. Вы меня понимаете, верно?
— Как же, как же, — ответил я, — это нетрудно понять.
Хермина принесла кофе, налила его в чашечку и сказала, что она готова и, как только я допью кофе, можно отправляться.
— Я тоже поеду, — сказала Софи.
— Нет, — заявила Хермина, — вы что, разрешили ей?
— Я не против, в машине всем места хватит.
— Достань мое кресло из подвала. Его можно сложить и взять с собой в машину, — сказала Софи.
— Не собираюсь я возить тебя в твоем кресле. И не подумаю.
— Я ее повезу, — сказал я.
Вместе с Херминой мы спустились в подвал. Она сказала:
— Очень мило с вашей стороны, что вы берете ее с собой. Она этого не заслужила. Пожили бы с ней хоть немного, сразу бы поняли, что я имею в виду. Я ей все время говорю: твое место в доме престарелых. Но она не идет. Ей нравится тут. Еще бы, ведь она может позволить себе все что душе угодно. Деньги-то у нее есть.
— Когда-нибудь они достанутся вам.
— Ах, об этом я и не думаю! Ведь я старше ее. Но что правда, то правда: я здорова, а она больна.
— Она была замужем?
— Она? Что вы, никогда. Всю жизнь на уме у нее было одно веселье. Я ей не раз говорила, продолжай, продолжай в том же духе, увидишь, к чему придешь. Теперь вот она и расхлебывает. Конечно, мне ее жаль, как-никак она моя сестра. Не могу вам передать, как мне ее жаль. Каждый день молю бога, чтобы он ее наконец прибрал. Это же не жизнь, все время в кресле. Я бы этого не выдержала. Если бы она наконец умерла, это было бы для нее избавлением. И для меня тоже. Но она цепляется за жизнь.
