Ермакова Ирина Александровна родилась под Керчью. Окончила Московский институт инженеров транспорта. Автор нескольких поэтических книг. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.
Четвертое стихотворение в данной подборке опубликовано в Тихоокеанском альманахе “Рубеж” (Владивосток, 2011, №11 [873]).
* *
*
Белое платье в пол,
нитка фамильных бус.
…век-истребитель насквозь прошёл:
жди, золотым вернусь,
времени больше нет,
стой во тьме на своём,
как столбовой свет
снежный под фонарём.
Мне ли одной-смешной
всё растопить кругом,
спит за моей спиной
родина мёртвым сном.
Лёд и державный стыд,
больно дышать в снегу,
жемчуг на горле горит,
полный обвал в мозгу.
Как продышать страх,
чем одолеть лёд,
белого платья флаг
ветер цепной рвёт,
светится-тает снег
всё веселей и злей,
словно вот-вот золотой век
будет стране моей.
* *
*
Гравий повизгивает под кедами,
стынет-густеет дорожек расплав,
прямо из гравия прут самосветами
жёсткие уши мелических трав.
Поздние гости на дачу слетаются,
топчутся, бычатся, ищут тепла,
пруд ли волнуют, в кустах рассыпаются,
маются, нервно гудят у стола.
Кто же вас гонит? Садитесь, товарищи,
астры гражданские, танская сныть,
может, зима ожидает нас та ещё,
мало ли что предстоит позабыть.
К северу милому — тучки железные,
к западу ясному — тонущий круг,
тьма на востоке, но, други любезные,
нет, не смотрите на юг.
Там, за косыми заборами, прячется,
косит быльё кругосветная ратница
жатвы грядущего — вдоль настоящего
машет косой из цезур и пустот.
Крутится — как сумасшедшая дачница.
Зимние гимны хвастливо поёт.
Ну её. Лучше нальём за просодию,
гравий и травы с их встречным огнём,
рифму и красное лето, — за родину.
Выпьем и снова нальём.
* *
*
И когда ещё соберёмся вот так, вместе.
С ветки антоновка — тук! Прямо на стол.
Плавает запах первой лиственной меди.
Дом заскрипел. Ветер верхами пошёл.
Как я люблю поздние разговоры.
Самые все мои за одним столом,
реки гремят в округе, движутся горы,
и застревают в сумерках перед сном.
Ночь накрывает сад. Что будет с нами?
Трепет кустарный. Треск. Насекомый звон.
“Яблочко” хриплое — где-нибудь за горами
кто-то терзает нетрезвый аккордеон.
Кто грядёт? Набухает новая завязь,
раздвигает корни мёртвого языка,
в электрическом воздухе медленно разгораясь,
имя висит, не названное пока.
* *
*
Туман поднимается с тёмной воды
белея
и руки разводит укрыть от беды
смывая предметы сливая черты
как будто одна на земле я
А там за туманом за мутной стеной
в блестящей
в случайно отбившейся капле одной
растёт океан и молотит волной
невидимый свет настоящий
Но шума не слышно но он впереди
но к солнцу и грому и вою
так рёбра подпрыгивают в груди
что кажется — сможешь сквозь стену пройти
навылет
на вольную волю
Ремизов Виктор Владимирович родился в 1958 году в Саратове. Окончил филологический факультет МГУ. Прозаик, автор книги “Кетанда” (М., 2008). Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.
КРУЖКА КОФЕ
Памяти Андрея Иллеша
Андрей дошел до лагеря, плюхнул кукан у воды. Ленки, насаженные на ивовый прут, бессильно разъехались по песку мокрыми хвостами. Не освободиться уже было, и они только глотали воздух, которого им тут было чересчур. Рыбак прислонил спиннинги к перевернутой лодке, сполоснул руки. Верхний ленок съехал с кукана и запрыгал, пачкаясь. Андрей присел, провел рукой по гладкому рыбьему телу, счищая песок и речной сор. Ленок снова стал золотистым, жадно растопырил жабру. Рыбак достал нож, обратной стороной ударил за головой, потом усыпил остальных, снял всех с кукана и выполоскал в воде. Рукой помыл от песка. Ленки темнели на глазах, теряя живые краски. Распрямился устало и пошел к чуть дымившему костру.
Вчера вечером, когда они чалились и ставили лагерь, шел сильный дождь. Небо было серым, не отличалось от речки, и все было мокрым месивом — шмотки, палатка, дрова, руки, грязные и мокрые по локоть… Сейчас же речка мягко переливалась под солнцем и отражала чистое небо. Было одиннадцать утра, а уже жарило.
Палатка обвисла и не везде еще высохла, промокшие вещи были разложены вокруг на бревне и кустах. Стас все вытащил на солнце и куда-то делся. Андрей огляделся — не видно было дружка.
Стас обычно что-то делал: зашивал портки, сапоги клеил, чистил картошку, и видно было, что он доволен этим простым делом, зависящим только от него. Полощет Стас штаны в речке и улыбается сам себе в редкие светлые усы, почти незаметные на лице. Это если один, если же кто-то стоит рядом, то штаны моются с прибауточками, знал он их без счету, на все случаи жизни. Шутил чаще всего по своему поводу, как бы извиняясь, что он такой вот, неумеха-растеряха, спасибо, что взяли с собой на сплав. Если же дела кончались, а может, и еще по какой причине, замершую скрюченную фигуру можно было обнаружить где-нибудь в сторонке у речки или у костра, если никто не мешал. Всю свою жизнь он вел дневнички. Всегда в маленьких книжечках, которые помещались в любой карман, мелким-мелким почерком. На коленке писал или просто на ладони, из-за близорукости уткнувшись носом в убористые строчки. Они дружили лет тридцать, но Андрей не знал, зачем эти дневнички. Было, правда, несколько забавных случаев, когда, через много лет попав на ту же речку, Стас что-то быстро искал в такой вот записной книжке и обращался к причалившему к ним старику тунгусу по имени-отчеству…