Дангисвейо долго стоял на зеленой лужайке между двумя полосами автострады. Этот предназначенный для парковки машин островок был тенистым, и дышалось здесь легко.
Но не только поэтому он остановился будто вкопанный, вместо того чтобы пройти еще несколько шагов и сесть на одну из коричневых обитых искусственной кожей скамеек.
Погруженный в свои мысли, он все же слышал, как щебечут птицы и тихо шепчется листва подрагивающих на ветру крон. Он наслаждался покоем.
Вокруг ни души. В это раскаленное добела утро окрестные жители словно вымерли. Да и на самой автостраде магнетогляйтеров — раз-два и обчелся.
Он с радостью остался бы здесь если не навсегда, то очень надолго, лишь бы не переходить на другую сторону автострады. До жилой башни, куда он хотел, а вернее, обязан был зайти, каких-то пятьсот метров, но этот путь стоит для него не меньших усилий, чем сверхдальний космический полет.
Мысленно он не раз уже открывал входную дверь, но так и не решил, воспользуется ли лифтом или поднимется на двадцать первый этаж пешком — только бы хоть немного отдалить встречу с Веленой. Чем она ближе, тем меньше его уверенность в себе.
Еще немного он простоял в нерешительности. А потом подумал: «Что изменится, даже если я здесь останусь до завтра? Все равно придется идти. Она ждет меня, потому что хочет узнать все о Нормене… И я ей обещал рассказать…»
Он проклинал себя за то, что согласился.
Дангисвейо ступил на пешеходную дорожку. Первые шаги были вялыми, неверными. Но потом он овладел собой, и походка стала привычной, пружинистой. Поднимаясь по лестнице, он умерил шаг. Нет, не от усталости: для его сильного, тренированного тела такая нагрузка нипочем. Наоборот, прыгая по бесчисленным ступенькам, он испытывал незнакомое ему до сих пор мучительное удовольствие — и наслаждался им. От движения выветрились всякие мысли, и он успокоился.
Наконец дверь Ведены. Он немного помедлил, а потом решительно нажал на пластинку вызова и попытался изобразить на лице улыбку.
Дверь открыла сама Ведена.
— Входи, я ждала тебя, — проговорила она, и ему почудилось в ее голосе оживление, а может быть, даже радость. Но нет, скорее всего он ошибся… — Я давно тебя жду…
Задержавшись у автомата для чистки обуви, он двинулся вслед за хозяйкой дома по длинному коридору, покрытому ворсистой ковровой дорожкой.
От бархатного платья Ведены исходило мягкое фиолетовое мерцание, оно подчеркивало мягкие линии ее тела. Длинные, по пояс, волосы, движения сдержанные, но исполненные внутренней энергии.
Он тщетно силился вспомнить название ее любимых духов.
— Садись, я приготовлю чай, или ты предпочитаешь кофе?
— Честно говоря, сейчас мне не повредил бы стаканчик виски. Каплю виски и побольше льда.
— Я же не пью спиртного и даже в доме не держу. Разве ты уже забыл, Гирл? — проговорила она с явно вымученной улыбкой. Сейчас он это не только почувствовал, но и увидел.
— Извини, я действительно забыл. Мы так давно не виделись.
Улыбка с ее улица не исчезла, только углубились складки у рта.
Дангисвейо знал, о чем она сейчас думала. Он никогда не был особенно внимателен к ней, никогда не старался понять, что ее занимает и тревожит, — вот и вышло, что он упустил в их совместной жизни главное. Словно не заметил расставленных на дороге огромных предупредительных щитов, которые другим видны уже издалека. Поверхностный, нечуткий — вот в чем упрекала его Велена, когда ушла к Нормену Лармонту. Она искала глубоких чувств, нежности и понимания — он, Дангисвейо, этого дать ей не мог.
Но теперь все в прошлом…
Обжигающе горячий чай они пили молча. Откинувшись на спинку кресла, он делал вид, будто его занимают два пряных лепестка фиалки, которые плавали в стакане.
— Не тяни, Гирл. Говори. Ну, пожалуйста, — вдруг очень тихо сказала она.
Дангвисвейо даже вздрогнул.
— Да, хорошо, — согласился он и снова умолк. Он не знал, с чего начать. С их разлуки, с его ненависти к Лармонту? Или с полета «Ромула»? А может, сначала рассказать об арайцах? И какие найти слова, чтобы она увидела происходившее его глазами? Чтобы не обидеть, а утешить ее… Он мысленно не раз и не два выстраивал свой рассказ. А теперь все мысли выветрились…
— О ходе вашей экспедиции я знаю почти все. Из официального бюллетеня. Расскажи мне о нем.
«О нем!», — подумал он с горечью, хотя вполне ее понимал. Нормен Лармонт не вернулся. Он погиб. И Ведена, любившая Лармонта, имела право узнать все.
«Но почему она просит об этом меня? — спрашивал он себя. — Почему не кого-нибудь другого? Ведь она знает, что Лармонт стоял между нами всегда, еще до того, как она ушла к нему, и как меня это уязвило. И почему я не отказался прийти к ней?..»
— Поверь, Ведена, мне горько и больно, что все так произошло. Все мы переживаем потерю Нормена и остальных. А я…
— Нет, — резко оборвала его женщина и так решительно поставила чашку, что звякнула ложечка на блюдце. — Не верю! Ты никогда ни за кого не переживал. А если и переживал, то только из-за уязвленного собственного самолюбия. Ты всегда и во всем видел только себя и свое отражение. А что происходило с другими — тебя не волновало.
Он хотел было возмутиться, но в глубине души признал, что она права. Конечно, о гибели Нормена он не горюет. Это всего-навсего маска… Он всегда недолюбливал его.
