События, о которых я расскажу, случились на цветущей планете, где возможности человека могли состязаться только с воображением. Люди проникли в недра и в небеса, одолевали Пространство и Время, умели перевоплощаться физически и совершать еще много разных «чудес». Жили они очень долго и не знали болезней, пока не обрушилось на планету несчастье, которому дали название Новой Чумы. Без следа и свидетелей эта беда отнимала у общества наиболее преданных Высшей Науке мужей. Ходило поверье, что существует граница познания, и каждый, переступивший порог, превращается в вихрь элементарных частичек.
Однажды среди «райского сада», в который превращена была суша планеты, гуляли два друга – два корифея, Поэт и мыслитель Аскет.
Поэт шел, любуясь цветами, деревьями, небом, наслаждаясь руладами птиц, дуновением ветра, несущего благоухание трав, в то время, как мысли Аскета уносились к высотам, где хрустальная ясность исключала «туманы» ложных посылок. Столь непохожие они знали друг друга давно, при общении обходились не многим количеством слов, умели часами молчать, поглощенные каждый своим: Аскет – бездной мысли, Поэт – удручающей несообразностью между праздником жизни и ужасом Новой Чумы, одного за другим отнимавшей друзей.
Они научились быть вместе, не мешая друг другу, а если что-то не нравилось, без церемонии «резали правду в глаза». Вот и теперь, когда, Поэт подобрал с земли крошечный шарик-дробинку, подбросил в ладони и сунул в карман, Аскет не сдержался, спросил: «Эта капля металла тебя вдохновляет?»
– Мне ее жаль… – признался маэстро. – Она так одинока!
Он любил собирать эти шарики дома, в заветном шкафу. Фантазия рисовала то сказочных джинов, таящихся в них, то некую сокровенную жизнь, которая дремлет, как в споре, пока не представится случая вдруг прорасти.
Хотя это было всего лишь «капризом души», собирая «горошины», поражаясь обилию их за последнее время, Поэт задавался вопросом: «Откуда они? Какая незримая туча без грома и молнии усевает планету „нетающим градом“?»
– Мне ее жаль… – признавался маэстро. – Она одинока!
– А мне жаль тебя! – качал головою Аскет. – Сколько можно быть взрослым ребенком?
– Но оставаться ребенком… – не это ли счастье! – ответил Поэт.
– Не это! – отрезал ученый. – Немыслимо счастье без возможности утолять страсть к познанию! Стыдно кланяться всякой соринке, в то время как обступившие тайны держат нас в клетке неведения!
Но Маэстро говорил о своем:
– Что может быть очаровательней тайны, к разгадке которой мы приближаемся? Миг озарения – это то же, что чудо любви!
– Ну при чем здесь любовь?! – сокрушался Аскет. – Для познания нужен «холод вершин» – идеальная ясность рассудка!
– Ты по-своему тоже поэт! – усмехнулся приятель. – Не надо сердиться… Просто, у нас с тобой разные жанры.
– А я не сержусь… Будь здоров! Я еще поработаю, – отозвался Аскет и вспорхнул к себе на балкон круглой башни, вознесшейся над цветущей планетой.
– Ладно, пока! – приятель махнул ему вслед и продолжил свой путь по аллеям «райского сада».
В это время Аскет опустился в удобное кресло у себя на балконе, прогоняя из сердца досаду от потраченных на беседу минут.
Он умел обретать ясность духа, глядя в корень вещей. Ход его рассуждений и действий, которые вытекали из них, можно выразить так:
Ведя родословную от религий и мифов, «поэтический мир» уводит от объективной реальности. Опасность – уже в самой музыке слов, в метафорах, подменяющих логику.
Аскет отдавал предпочтение фактам, очищенным от «романтических бредней»: «В ранние поры романтизм был полезен для поощрения странствий, призванных расширять кругозор, но сегодня он так же смешон и не нужен, как дар лицедейства при полном владении техникой трансформации плоти. Все эти „тайны поэзии“, „изыски цвета“ и „звукофантазии“ – дань наивному детству. Наша стихия – познание. Совершенствуясь, мы пойдем до конца, следуя за ускользающей истиной!»
И Аскет, не сходя с плетеного кресла, «пошел до конца», избавляя себя от помех, заусенцев, задирин, которыми изобилует «мир шальных чувств». За счет углубления логики и наращивания «математической мощности» он блокировал действие «вздорных эмоций» – расширились благотворные связи, однако упала надежность системы, устойчивость, сопротивляемость внешней среде. Его память хранила уже достаточно сведений, и Аскет, избавляясь от хлама, преступил к очищению «аналитических центров». Достижение высшей надежности обеспечивалось упрощением схемы, приданием обтекаемой формы и уплотнением защитных слоев. Процесс, ускоряясь, принял лавинный характер.
Когда же, избавившись от всего, что мешало, Аскет, наконец, достиг совершенства, он… выпал через балконную щель и в виде дробинки скатился под ноги Поэту, который как раз завершил круг прогулки.
2000
