Пыльный августовский день подходил к концу и обещал перейти в грозовую ночь. Красное закатное солнце еще только тонуло в дымном мареве, стоявшем над городом, а с востока уже заходили черно-синие тучи и, пока еще беззвучно, молнии торопливо ощупывали горизонт.
На втором этаже института, со стороны сада светились три окна лаборатории аналоговых систем интеллекта. Сам заведующий лабораторией – доктор физико-математических наук Константин Тимофеевич Волков сидел за столом и, близоруко щурясь, листал книгу «Техническая эстетика». Книга была французская, подписи Волков понимал с трудом, поэтому, просматривая ее, полагался а основном на свое чутье. Стиль «ретро» в оформлении оргтехники ему не понравился, зато школьный кабинет физики «Летающая тарелка» приятно удивил.
«Черт возьми… правильно-то как! Вот где знание психологии подростков. Вообще, точка приложения усилий педагогики должна лежать в сфере эмоционального».
Поймав себя на том, что он опять перешел к психологии, Волков невесело усмехнулся: в последнее время у сотрудников лаборатории АСИ стали появляться совершенно неожиданные интересы.
Старший инженер Гракович, например, «подался в йоги». Диковинные диеты, невероятные асаны стали его страстью. Ярым оппонентом Граковича был техник Семен Вынер, воспылавший интересом к медицине научной. Это было тем более удивительно, что еще месяц назад Сеня – человек совершенно здоровый, едва ли знал, где у него находится, скажем, печень. Аспирант Игорь стал крупнейшим в городе коллекционером и знатоком научной фантастики. Нет, фантастику он, конечно, почитывал и раньше, но чтобы вот так уйти в нее «с головой»…
– Это у вас от безделья, – мрачно подшучивал над сотрудниками заведующий лабораторией, но в один прекрасный день общее поветрие захватило и его.
Физик по образованию, Волков стал испытывать почти патологический интерес ко всему, что начиналось со слов «психо…»
Начав с классики, он перешел к школе Узнадзе. Переварив фундаментальные труды, глотал периодику так, что библиотекарь едва успевала поставлять ему кипы журналов, и никак не мог удовлетворить жгучее желание разобраться наконец в сути происходящего в человеческом сознании.
…Где-то хлопнула форточка. Оставив книгу, Волков встал из-за стола, подошел к окну и, устроившись поудобнее на подоконнике, попытался определить – далеко ли гроза. Но, хотя вспышки молний следовали одна за другой, гром на таком расстоянии был неотчетлив и едва слышен. Налетел ветер, и яблони испуганно залопотали листвой. Опять все стихло, и в открытую дверь кабинета донеслись из лаборатории щелчки самописцев. Звук этот вновь все вернул на круги своя, и Константин Тимофеевич тяжело вздохнул, глядя на «резиденцию Агафона» – невысокое кирпичное здание в углу сада. В официальных отчетах, конечно, не фигурировало имя, придуманное лабораторным остряком Игорем, а лишь СПС-2: самообучающаяся плазменная система, модель вторая. Модель первая именовалась Филимоном и просуществовала шесть месяцев и четыре дня. А потом… Волков вспомнил, как выглядело здание резиденции после того, как Филимон «приказал долго жить». До этого Константину Тимофеевичу и в голову не приходило, что обычный кирпич тоже может гореть…
Взрывом вышибло крышу, как пробку из бутылки с шампанским. Институт лишился почти всех стекол. Константин Тимофеевич был дома, когда это произошло, – отсыпался после ночного дежурства. Проснулся, будто кто под бок толкнул. Еще ничего не понимая, сел, прислушиваясь к тому, как где-то внутри защемило вдруг от страшной пустоты. Поднял трубку телефона и, подержав, осторожно опустил ее на рычаг. Сгорбясь, ждал звонка. И когда телефон взорвался длинной трелью, не удивившись, поднял трубку, выслушал дежурного, голос которого срывался в крик, оделся и вышел на улицу…
Специальная комиссия, разбиравшая причины аварии, пришла к выводу, что произошло невероятное совпадение целого ряда случайностей. Один шанс на миллион. И этот шанс выпал.