Линор Горалик
Ни слова о войне и о смерти (рассказы)
СОДЕРЖАНИЕ
Crokodeeja
Гольдмунд и Гольдмунд
Здравствуй, Маделейн.
Как хорошо
В подарок Георгию Жердеву
как выполнение данного однажды
обещания написать книжку,
в которой не будет ни слова
о войне и о смерти.
Crokodeeja
Ты даже не Crokodeeja, ты какое-то кошмарное проявление самого темного слоя моей фантазии, ты так страшна, что я не могу представить себе тебя по собственному желанию, и твой образ является мне исключительно вместе с болью, как подтверждение того, что тело и дух все же гниют одновременно. Маленький Фирзик, когда я рассказываю ему о тебе, только качает головой и рекомендует мне пить, вдобавок к снотворным, очень крепко заваренный зеленый чай. Большой Фирзик ведет себя иначе, он участливо расспрашивает меня о тебе, и в какой-то момент я поймал его на попытке подойти к твоему существованию психоаналитически. С тех пор я морочу его воспоминаниями детства, которыми не смог бы объяснить твое рождение даже самый бесстыдный спекулянт.
Фирзики, пытающиеся вернуть меня к жизни, представляются мне некими связующими элементами между реальностью и моим сознанием. Я рассуждаю так: я лежу в огне и боли, в страшном томлении духа, неподалеку витаешь ты, со своей омерзительной, яркой красотой, ничего не говоришь, а только ждешь от меня какого-то знака, который мне самому неведом, чтобы утащить меня окончательно в раскаленную, наполненную мукой вечность. И тут приходит большой или маленький Фирзик, с их одинаковыми прохладными ладонями, со шприцами, таблетками, обыденными дневными вопросами - и ты исчезаешь под натиском их медицины, боль несколько ослабевает, так, что я уже могу приоткрыть глаза и сквозь щелки век дивиться сходству отца и сына.
Фирзики - евреи карикатурного типа, крючконосые, сутулые, тонкопалые. Сходство их поражает и являет, по-видимому, предмет семейной гордости. Они заканчивали один факультет медицины в паргосском университете, и маленький Фирзик успел даже застать в живых нескольких преподавателей большого Фирзика и, следовательно, получить часть своих медицинских знаний в форме, почти дословно повторяющей преподнесенную его отцу за двадцать лет до того. Один раз большой Фирзик пришел ко мне с внуком, и я был поражен неприличием внешнего сходства этого ребенка со своими отцом и дедом. Самый маленький Фирзик был тогда всего пяти лет отроду, но сквозь детскую расплывчатую мягкость его черт я ясно увидел крючковатый нос, будущую сутулость, тонкие пальцы, сжатые в напряженный кулачок. Он был очень мал для своих лет, почти гном, и я подумал, что природа как будто отливает всех Фирзиков в одинаковой формы емкостях разного размера, все меньших и меньших. Правнук большого Фирзика, подумал тогда я, будет, наверное, настольным.
Crokodeeja, называю я тебя, и в этом имени, выражавшем у Уайлдера нежность, ласковое кокетство, для меня содержится крокодиловый кошмар, острые зубы, страшная рифленая кожа. Ты - прямое порождение моих болей. Мне кажется, что ты становишься все более и более тучной по ходу того, как мое тело тает в судорогах мучительной блевоты. Ты забираешь у меня плоть, как раньше забрала сознание. Гнусная crokodeeja. Когда боль начинает отступать перед колдовскими фирзиковскими приемами, ты начинаешь уменьшаться в размерах, так, что к моменту, когда огромный игольчатый шар в моей груди уже превращен в тяжелую гладкую лужу, ты висишь в воздухе, вцепившись по-жабьи крошечными ручками в какую-нибудь складку одеяла. Через несколько минут тебя уже нет. Вместо этого открывается дверь и входит Алена.
Мне сразу становится неловко, и радость от ее появления слегка разъедается этой неловкостью. Мне стыдно за свои костлявые руки, за всклокоченные волосы, за наверняка идущий от меня плохой запах. Алена всегда пахнет хорошо, и мне приятно, что сквозь горделивый слой алениных духов мой нос ясно различает тонкий, родной запах туалетного мыла. Пока Алена беседует с какой-нибудь ипостасью Фирзика, роется в тумбочке, готовит шприцы, я лежу с закрытыми глазами и готовлюсь их открыть, ибо та секунда, когда я заново открываю себе идентичность твоих с Аленой лиц, всегда для меня страшна, и даже боль вдруг ткнет под ребро, напоминая, что ты где-то здесь. Наконец, хлоп-хлоп - все позади, и Алена по-санитарски похлопывает остатки моего зада, и с этого момента ты изгнана из моей комнаты до наступления ночи.
Алена помогает мне перебраться к столу, и мы едим, как нормальные люди. Я становлюсь жаден в последнее время, может быть, потому, что знаю, что у меня все равно все отнимет рвота, а может, потому, что мне приятно такое здоровое удовольствие, как поглощение пищи. В эти моменты я такой же, как все, я вот не хуже Алены, которая занята возведением гигантского бутерброда с явным преобладанием майонеза среди прочих ингредиентов. Я тоже делаю себе бутерброд, с ветчиной и сыром, а на самый верх кладу кусочек яблока - для изысканности. Алена улыбается, я раскрываю пасть и откусываю полбутерброда одним махом. Алена улыбается опять, быстро и неправильно складывает из салфетки кораблик и говорит: Я хочу развестись.
