Профессор эмеритус[1] Юханес М. Экстедт был, как всегда, единственным человеком, который, в отличие от нас всех, вовсе не был преисполнен ожиданий.
— В нашей стране ничто так не разрекламировано, как типично шведские способы проведения отпуска, — сказал он. — Дело доходит до истерии. Либо надо тащиться за тридевять земель в Испанию или Грецию, либо же приходится сменить уют и удобства городской квартиры на палатку, вагончик-прицеп или недостроенный пансионат. А порой истерия доходит так далеко, что для летнего отдыха специально разыскивают заброшенный и наполовину сгнивший хутор.
Последнее слово он произнес почти с отвращением и бросил нравоучительный взгляд поверх очков на своего зятя. Но ему ответил Кристер Вик.
— Не обращайте весь свой гнев на Эйе. Эта идея насчет заброшенных хуторов отчасти принадлежит и мне.
— От этого она не становится лучше. Я думал, что все это, по крайней мере, имеет отношение к работе Эйнара о средневековой застройке центральной Швеции — тоща это имело бы какое-то оправдание.
Я слушала их в пол-уха, поскольку мы с Камиллой были целиком заняты списками вещей, которые нам необходимо взять с собой — эти списки были километровой длины и охватывали все от одеял и мясных консервов до средства от комаров и плюшевых мишек. Камилла всегда концентрирует все свои усилия на самом главном, и теперь вся она от светлокаштановых волос на затылке до элегантных крокодиловых туфель, которые она давно скинула, была поглощена подготовкой к предстоящему отпуску.
— Резиновые сапоги. Плащи. Кофты… Теплые брюки?
— Да, пожалуй, стоит взять. Что ты сказал, папа? Что имеет отношение к средневековой застройке Эйнара?
— То, что он собирается поместить нас всех в средневековой деревушке.
— Нельзя требовать, чтобы египтолог, который никогда не бросал свой взгляд по эту сторону от рождества Христова, понимал бы разницу между средневековьем и восемнадцатым веком, — сказал Эйнар. — Но я действительно обнаружил это местечко в связи с той работой, которой я сейчас занимаюсь. И я влюбился в него с первого взгляда. А когда выяснилось, что Кристер тоже знает этот хутор и даже был лично знаком с его владельцем…
Он не договорил, но пауза тут же была заполнена.
— Итак, все уже решено. Понятно, — вздохнул папа.
Камилла пробормотала задумчиво:
— Я никогда не думала, что даже заброшенный хутор в нашем организованном обществе имеет своего владельца. Какао. Керосин. Спички… Много спичек.
Но я успела заметить, что Эйе и Кристер многозначительно переглянулись, словно посылая друг другу какое-то таинственное предупреждение. Я подозрительно посмотрела на них. Лицо Кристера Вика было спокойным и ничего не выражало, а мой дорогой муж покраснел и начал несколько возбужденно расписывать преимущества хутора.
— … и прежде всего, дети смогут побыть на природе. Разумеется, нам очень нравится наша новая квартира в центре города, и Карлавеген — замечательная улица, но ведь там ребенка нельзя отпускать погулять без присмотра.
Он очень хорошо знал, что это единственный аргумент, на который любящему дедушке нечего будет возразить, и таким образом предотвратил на время всякие возражения с этой стороны.
— А как чудесно было бы, — заметила я мечтательно, — оказаться в таком месте, которое находится на расстоянии многих миль от ближайшей библиотеки, и где не будет электрического света для ночных занятий.
Папин высокий лоб печально нахмурился при мысли о такой неутешительной перспективе, однако его гордость за меня и мою диссертацию о Фридерике Бремер, которую я этой весной наконец-то собралась защитить, взяла верх и он тихо кивнул:
— Да уж, отдых нам всем не повредит. А то Камилла так похудела в своей Метрополитен-Опера, что я просто опасаюсь за нее.
Камилла Мартин стала всеобщей любимицей с того самого дня, как Кристер представил ее нам, но папа питал к ней особую слабость. Теперь они лукаво улыбнулись друг другу, и Камилла лениво потянулась.
— Я радуюсь, как ребенок, когда думаю о предстоящем отдыхе. Дома в Швеции, вместе с вами со всеми, далеко в лесу, где нет никакой телефонной связи с внешним миром и особенно с комиссией по расследованию убийств…
— И ни с какими возможными и невозможными оперными сценами, — сказал Кристер серьезно. — Я все еще не могу поверить, что мы наконец-то сможем провести отпуск вместе.
На какое-то мгновенье показалось, что кроме них двоих в комнате никого нет.
— Почему вы не поженитесь? — спросил папа с любознательностью ученого.
— Я сам часто задаю себе этот вопрос. Но не так-то легко жениться на женщине, которую почти никогда не видишь.
Камилла выпрямилась. Ее чуть раскосые золотисто-карие глаза широко раскрылись в хорошо сыгранном испуге.
— Кристер, не думаешь ли ты в самом деле, что Юханнес…