Дмитрий Андреевич ФУРМАНОВ
НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ДНИ
(Октябрьские дни в Иваново-Вознесенске)
Рассказ
Мы знаем, что 25 октября совершится переворот - именно 25-го, - ни раньше, ни позже. Центральный бой будет в Питере и Москве - там решается почти все.
Туда будет нужна наша помощь: мы должны им сказать, что сами готовы, что можем дать своих лучших солдат, что здесь, у себя, мы - победители!
Когда один, другой, десятый, сотый город скажет, что и он победил, что и он готов к помощи, - только тогда победа. Деревня победит вослед... Мы это знаем и лихорадочно готовимся к роковым, решающим дням.
Рабочим за октябрь выдано по пяти фунтов дрянной муки. Больше не дадут ничего, надежд на близкую получку нет, достать неоткуда, а покупать им не на что и негде. Положение грошовое.
Мы приходим на митинги, многотысячные митинги ткачей, которые собираются у себя по фабричным дворам.
Приходим, сами до тошноты голодные, говорить с ними о голоде.
- Рабочие! Дорогие товарищи!.. Видите сами - откуда мы добудем хлеба?.. Ближнюю неделю так и не ждите, не будет совсем... А там... там, может быть, будет: твердо не заверяем, а надежда есть... Вы за октябрь получили только пять фунтов - это тяжело; но что же делать, коли хлеба нет и не видно: все картофельную шелуху жуем...
- И картофельной-то нет, - простонет из гущи со скорбью ткачиха, и ей глухо отзовется старая, строгая мрачная соседка:
- Ах ты, господи, что же делать-то будешь...
- А вот што, - взвизгнет откуда-то женский крик, - вот што делать: у меня два дня не жрамши дети сидят!.. Ишь словарь какой нашелся (это уже к нам), на што мне слова твои, ты хлеба дай - хлеба, а то мне - тьфу на тебя... Вот што...
Это мать. Она не говорит, а, прыгая на месте, пронзительно и часто причитает, неистово машет руками. Грани терпения перейдены, ее уговаривать невозможно.
Молчаливо стоят угрюмые, суровые ткачи: они понимают голодную мать не помешают ей в криках, в протестах, в угрозах отвести взволнованную душу. И мы замолчим.
Так одна от другой, заражаясь скорбью, вспомнив плачущих голодных ребят, еще больней, еще острей почувствовав вдруг всю муку лишений женщины-матери, измученные ткачихи взывают о помощи, бранят и проклинают кого?.. Сами не знают кого, голосят, словно у дорогого гроба...
Спокойны, строги, серьезны стоят без движения ткачи...
Проходят минуты острого негодования, жалоб, безумных протестов и угроз... Море утихает, снова можно сказать; говоришь - и слушают тебя, и верят тебе, и знают, что помощь придет все равно откуда-то из совета, от этих вот, стоящих на бочках, людей, которых выбрали они же, ткачи, которым вверили свою жизнь и которых можно крепко побранить, излить на них всю невыносимую боль страданий от голода, от болезней, лишений на каждом шагу и каждый миг: свои, не обидятся.
Пробовали на эти митинги проникать мясники и в бурные минуты недовольства и угроз начинали сами кричать, только по-своему, по-мясницкому... Их узнавали, иной раз колотили, выбрасывали из рабочих дворов:
- Не лезь в чужое дело - здесь свои бранятся, сами и столкуются...
Над толпою проносятся слова:
- Мы опутаны изменой и предательством. Правительство бессильно: оно продолжает кровавую бойню, оно фабрики держит за фабрикантами, не дает крестьянам землю... Станем ли дальше терпеть? Сила в нас, мы все можем сделать!
- И сделаем... Но лишь тогда, когда власть возьмем в свои руки!
- Верно, верно, - вырывается из сотен и тысяч грудей. - Вся власть Советам! Долой министров-капиталистов! Долой социалистов-изменников!
Забыли про голод, забыли про тяжелую нужду, - вот они стоят, рабочие, готовые на борьбу, самоотверженные, сознательные, неумолимые в своем решении...
- Подходят дни - мчатся новые обжигающие слова, - последние дни, когда решается наша судьба. Пролетарская Россия готовится к бою... Готовы ли вы, ткачи?
- Мы всегда готовы...
- Так знайте же, что в близком будущем нам придется постоять на посту!
Окончено собрание - зашумела, заговорила, заволновалась толпа, рассыпалась-потекла в разные стороны...
Рабочие были готовы встретить врага.
На железной дороге - в депо, по мастерским, у водокачки - шныряли какие-то шептуны, задерживали рабочих, уверяли их, что надо скоро остановить движение, потому остановить, что в Питере и в Москве захватчики хотят отнять народную власть... Им не надо, говорили, давать помощи, их надо оторвать от всех, оставить одних, там и добьют их молодцы-юнкера и свободный народ...
Рабочие недоуменно смотрели на агитаторов, потом шли в железнодорожный комитет и докладывали об этом своим "вожакам". Хотели шептунов изловить, да пропали, так и не узнали, откуда взялись, кто подослал...
Иваново-вознесенские железнодорожники по всему обширному узлу приносили немалую пользу в Октябрьские дни. Они всегда были с рабоче-солдатским советом, имели в нем своих представителей, ничего не делали поперек его воли, обо всем договаривались вовремя.
Выбивались из сил, чинили паровозы и вагоны; справляли маршрутные поезда, гнали их за хлебом... В самую горячку восстания они перевозили в Москву наши рабочие отряды помогать москвичам... Железнодорожники на своих предоктябрьских собраниях говорили то же, что ткачи, они были также готовы к действию.
