Руку для пожатия старшина Пригода протянул только Васе Танчику, а прощаясь с остальными, поднес ладонь к потрескавшемуся козырьку фуражки.
— Ну, бойцы, оставайтесь здоровы! — коротко и даже будто бы с сожалением буркнул он. — Не поминайте лихом!
— Не волнуйтесь, завтра и забудем, — ответил Саня-«москвач» и ударил по деке своей гитары, как по бубну.
Шурик Алфеев дернул его за мундир.
— Значит, послезавтра, — сказал «москвач». — Не вижу разницы, Шалфей!
Старшина Пригода махнул рукой, сел в зеленый автобусик и уехал. Демобилизованные остались на маленьком вокзале. На дверях буфета висел замок. Газеты в киоске были позавчерашние, обложки брошюр выцвели на солнце и так и норовили свернуться в трубки. Киоскерша, воздев на нос очки, читала растрепанную «Роман-газету».
Три часа слонялись, ожидая поезд, и сели в темный и почти пустой плацкартный вагон — общих в этом составе не было. Заняли отсек у самого тамбура, чтобы курить не выходя; некурящие Шурик Алфеев и Вася Танчик расположились на боковых полках по соседству. Постелей, презирая комфорт и экономя рубли, не взяли, чем обидели пожилую проводницу.
Перед первой же большой станцией скинулись по сэкономленному рублю, дернули спички. Троих, выдернувших обломанные, послали в станционный буфет. Гонцы, как только поезд остановился, с гулким топотом пробежали по перрону. Следом из вагона выбрался Саня-«москвач» и принялся прогуливаться вдоль пыльного состава, со значением поглядывая на молодых и хорошеньких пассажирок.
Запыхавшиеся гонцы притащили огромный сверток зеленоватой, неаппетитной рыбы, которая добровольно отделялась от скользких костей, буханку серого хлеба и три бутылки плодово-ягодного — самого дешевого. Сердитая проводница дала всего один стакан, и то только после долгих уговоров, с ворчанием и неохотой. Саня-«москвач», победно улыбаясь, протянул руку и с верхней полки снял гибкое сооружение из облитых воском бумажных стаканчиков, сунутых один в один, — совершая променад, стащил у ларька, где торговали теплым кофе, булками с изюмом и кусками разных пирогов.
— Плодово-выгодное. — Он капризно сморщился, взглянув на этикетки.
— Не нравится — не пей, — огрызнулся потный Вася Танчик. — Обойдемся, не заплачем!
Он был недоволен тем, что попал в число гонцов, и платочком вытирал потные лицо и шею.
— Жребий, старик, — утешил его Санька, — всесильный жребий! Мы теперь лица гражданские, — добавил он, философствуя, — а на гражданке все равны! И вы, товарищ старший сержант, — поклонился он Васе, — и мы, товарищи рядовые!
Саньке налили первому — в благодарность за стаканчики. Притворно морщась, он выпил свою долю и смял стаканчик в кулаке. Стаканчик, вяло хлопнув, лопнул. Санька прикрыл глаза и мечтательно закинул голову.
— Эх, мужики, — сказал он, — ведь три года! Три года, как одна копеечка! Сейчас бы по сему случаю стаканчик боевой трахнуть, такой повод, а мы все учебную да учебную… Под гидрокурицу, — покосился он на рыбу, — гори она огнем!
Однако рыбки все-таки отщипнул, осторожно пожевал и выплюнул косточки на газету. Потом ловко влез на боковую полку, подложил под голову свернутый мундир и, оставшись в майке с номером «17» на груди и спине, взялся за истерзанную, сплошь оклеенную немецкими переводными картинками гитару-маломерку — начал подтягивать струну.
Сегодня Нинка соглашается,
Сегодня жись моя решается…—
заголосил он, когда поезд наконец тронулся и мимо окон, изредка вздрагивая, поплыли черные цистерны с белыми надписями на грязных и пузатых боках.
Сержант Шурик Алфеев, услышав песню, перестал жевать, набычился и грозно глянул вверх, на растоптанные Санькины сапоги несуразного размера. Вася Танчик, быстро оценив обстановку, принял решение и стал между Шуриком и Санькиной полкой — так, на всякий случай.
— Не сердись, Шалфей, — сказал Санька, свесившись вниз. — Это же не про твою, это про другую Нинку! Их, сам пойми, на свете, может, миллион, этих Нинок. Или целых два с шестью нулями. А песня про ту, которая с Ордынки, понял, голова? Ордынка… Есть в Москве такая тихая улочка. Машины, машины, исключительно такси. И исключительно с гражданскими номерами. Эх, и погуляю же я по своей деревеньке!
Остывший Шурик посопел немного и ушел в тамбур, качая головой. Следом за ним, в грохот, выбрался Вася Танчик.
Саня-«москвач» повозился и снова лег. Принялся лежа листать свою тетрадь с песнями, знаменитую по всей части. Скоро он, ударяя по многострадальным струнам, запел другое:
Я однажды гулял по столице,
Двух прохожих случайно!..
Остальные, быстренько доев, допив и завернув объедки в газеты, которые так промаслились, что их стало можно читать наоборот, деловито поставили чемодан на чемодан, деловито вынули карты, деловито кинули на туза — кому сдавать, деловито сдали.
Почти сутки показывали нечеловеческую выносливость — без перерывов дулись в дурака. Дружно гоготали после конца каждой партии, пугая немногочисленных и сонных пассажиров. Очередной «дурак» в гоготе участия не принимал. Он злился, крутил головой и сноровисто, торопясь отыграться, в который раз сдавал драные карты — каждому по шесть.