Нетронутые снега

Далекий север. Ночь. Кругом без конца и края тайга. За год не обежит ее самый быстроногий олень.

Полыхает полярное сияние. Радуга красок, как огромное полотнище, отороченное снизу бриллиантовой канителью, широко раскинулась по небу. На снегу играют разноцветные блики.

Тихо в тайге. Летом капризная и своенравная речка Учугэй сейчас мирно лежит, промороженная насквозь. Кажется, все спит вечным сном. Но вот из листвянника выскочили три оленя. Они встали, как вкопанные, высоко держа красивые головы. Через несколько секунд они сорвались с места и исчезли в густых зарослях.

Возле стены тайги прижались к земле два низеньких зимовья. По снежной глади бежит лиса. Вот она остановилась и смотрит на зимовья, полузасыпанные снегом, на отвалы, которые плоскими буграми виднеются возле старательских ям, и бежит дальше, оставляя ровную цепочку следа. На дереве, причудливо изогнутом северными ветрами, сидит полярная белая сова, лениво поворачивая большую голову то в одну, то в другую сторону. Вот она взмахнула серебристыми крыльями, бросилась вниз — замелькали деревья, ветки, кусты. Добыча поймана. Балансируя распущенными крыльями, хищница рвет нежное мясо зайца.

…Наступает рассвет.

Северная тайга особенно красива ранним утром. Золотом горит первый луч солнца в заиндевелых кронах лиственниц. Ничему так не радуются на севере, как солнцу. Величественно поднимается золотой диск из-за синеющего гольца, и вся природа наполняется радостью необыкновенной. Ликуют звери и птицы.

Снег быстро меняет краски. Голубая даль широкого русла реки розовеет и искрится. Вот развернулись большие голубые пятна, как будто расцвели сказочные поля незабудок. Но со стороны севера пахнул ветерок, они повяли, и теперь вся снежная ширь реки залита розовым цветом.

Зимой 1928 года небольшая артель старателей забралась далеко на Север, на речку Учугэй. Вырываясь из дебрей тайги и пересекая тундру, Учугэй впадает в многоводную реку Комюсь-Юрях и вместе с ней несет свои воды к Ледовитому океану.

По тропе от ям, где добывают золото старатели, идет старшинка артели Филипп Егорович, или, как его называют, дедушка Пых. Он щурится от яркого солнца, которое горит, сияет и искрится в каждом кристаллике снега. Морозно и тихо. Буйный северный буран трое суток хороводами гонял по широкой долине тучи ледяной пыли. Все это время гудела дремучая тайга. Пели и подпевали старые, высохшие на корню, лиственницы. Теперь все утихомирилось, улеглось, успокоилось.

Филиппу Егорычу уже давно за пятьдесят, но юношеская сила и здоровье крепко засели в его мускулистом теле. Роста он высокого, широкий. Походка легкая. Лицо чуть скуластое. На лбу три крупные морщины. В густой черной бороде, словно обрубленной снизу топором, уже виднелось несколько прядок седых волос, но она всегда аккуратно расчесана. На его трех рубахах нет ни одной пуговицы. Открытая грудь такая же загорелая и обветренная, как и лицо. Подол у рубахи прожжен махоркой и замазан глиной. Несмотря на трудную жизнь, в глазах старателя под чуть насупленными бровями — всегда добродушная улыбка. В движениях он медлителен, но в работе спор.

Дедушка Пых подошел к зимовью, хлопнул рукавицей об рукавицу. Зимовье, где жили старатели, сделано наспех. Толстые, почти не тесанные бревна пропазованы плохо, углы не опилены. Большие щели кое-как законопачены мохом.

Филипп Егорыч вошел, не торопясь скинул легкую шубенку, изрядно порванную на боках, втолкнул несколько суковатых полен в печь и поставил чайник.

— Давно не был у Данилы Кузьмича, давно, — подумал он вслух. Привык разговаривать с собой.

Старый охотник-якут Данила Кузьмич жил недалеко от приискателей. Его юрта стояла в устье долины Учугэй, на невысоком берегу.

Дедушка Пых познакомился с ним в первые же дни, как охотник прикочевал сюда. И с тех пор они повели дружбу, часто бывали друг у друга.

Филипп Егорыч выпил кружку горячего чаю и вышел из зимовья. По тропе от ям уже возвращались старатели. За кострами остался наблюдать молодой парень Андрейка. Гибкий и подвижный, туго подпоясанный длинным, широким кушаком, с большим чубом, который падал на темные брови, Андрейка всегда выглядел удалым.

Возле ям жарко полыхали костры. Едкий дым широкими лентами поднимался в сизую высь, а там ветер-верховик подхватывал его и нес над тайгой. Скоро большая куча каменного бута накалится на жарком огне, и ее спустят в ямы. Раскаленный булыжник к утру отдаст свое тепло. Золотоносный песок оттает.

Вот уже три дня как Андрейка прибыл сюда и принес дорогое письмо Филиппу Егорычу с того прииска, где раньше работала их артель.

Прочитал письмо Филипп Егорыч и крепко задумался. «Вот так прииск! Какие там дела идут… Фабрику строят, электричество горит! Назарка… черта ли в нем, в Назарке, у меня его в артели за работника не считали, а тут, гляди, человеком стал, премию получил, в газетах печатают. А я, верно, как медведь живу. Пропаду, и никто добрым словом не помянет…».

Давняя обида на свою бездомную, нескладную жизнь тягуче накипала на сердце. Письмо дразнило воображение.

«Нет, я им покажу. Они узнают про Филиппа Егорыча. Разве у нас здесь нельзя драгу пустить, разве у нас… Золото здесь не чета ихнему, знаю, какое там золото. Здесь, если подразведать, можно такое завернуть, что на всю тайгу гул пойдет. Сколько дорогого металла можно дать нашей стране. Здесь золото не тамошнее. Здесь можно…»