Нестор Иванович Махно

Среди главных действующих лиц гражданской войны одной из колоритных фигур был «батька Махно». Возглавляя в 1917–1921 гг. большое крестьянское войско на Украине, он воевал практически со всеми властями и режимами, существовавшими в то время. Участвуя в борьбе с войсками донского атамана Каледина, украинской Центральной Рады, гетмана Скоропадского, Петлюры, Деникина, Врангеля, атамана Григорьева, австро-немецкими и антантовскими интервентами, выступая на стороне Советской власти, он внес свою лепту в разгром внешней и внутренней контрреволюции. И в то же время вооруженной борьбой против Красной Армии он нанес Стране Советов немалый ущерб. Но, сражаясь с Советской властью, он ни разу не встал под знамена иноземных, белогвардейских или буржуазно-националистических армий.

Об этой неординарной личности писали сотни авторов. Но в нашей литературе Махно традиционно освещался отрицательно, так что легенды и вымыслы густой пеленой закрывали его подлинное лицо. Сейчас появилась возможность расширить документальную базу для характеристики предводителя екатеринославских крестьян.

26 октября 1888 г. в крестьянской семье, проживавшей в богатом селе Гуляйполе Екатеринославской губернии, у Ивана Родионовича и Евдокии Матвеевны родился пятый сын. На следующий день его крестили и нарекли Нестором^>[1]. По селу пронеслась молва, что при крещении у священника загорелась риза, и седовласые гуляйпольцы предсказали, что родился младенец, из которого вырастет «разбойник, какого мир не видывал». Махно, очевидно, не знал точной даты своего появления на свет и потому во всех документах называл 27 октября 1889 года. Специалисты же, не обращавшиеся к архивам, либо повторяли эту дату, либо даже упоминали 1884 год. Имеются косвенные свидетельства того, что мать Нестора, как это тогда делали многие крестьяне, у которых были слабые или больные дети, умышленно уменьшила сыну возраст, стараясь продлить ему детство, отсрочив начало трудовой жизни или призыв в армию. Своей хитростью она спасла, как это выяснилось позднее, жизнь младшему сыну.

Гуляйполе на рубеже XIX–XX вв. было большим промышленным и торговым селом с многотысячным многонациональным населением. Оно славилось не только в Александровском уезде, но и во всей губернии, поскольку в нем функционировало около 80 предприятий, на которых трудилось несколько сотен рабочих. Вели торговлю 18 лавок, ежегодно проводилась ярмарка, близ села проходила железнодорожная линия Чаплино — Бердянск, а в окрестностях располагались 50 богатых хуторов, в основном принадлежавших немецким колонистам. «Наше село, — с гордостью писал один из местных репортеров в губернской газете, — находится в наилучших условиях по отношению к другим селам, потому что вокруг него живет огромное количество богатых землевладельцев, среди которых наибольше — немцев. Поэтому и село наше сделалось значительным центром культуры. Если его сравнить с каким-нибудь другим наилучшим селом, то Гуляйполе победит его. У нас в селе жители, не похожие на крестьян, а горожане, да и только. У нас есть и заводы, и паровые мельницы, и фабрики, достаточно было и есть школ»^>[2].

Детство подростка, рано ставшего сиротой, было трудным. Вот что он писал много лет спустя: «Отец мой — бывший крепостной помещика Мабельского, жившего в одном из своих имений в деревне Шагаровой, что в семи верстах от села Гуляйполя Александровского уезда Екатеринославской губернии. Большую часть своей жизни он прослужил у того же помещика то конюхом, то воловником. Ко времени моего рождения он оставил уже службу у помещика и поступил кучером к гуляйпольскому заводчику, богатому еврею Кернеру. Отца своего я не помню, так как он умер, когда мне было только 11 месяцев. Пятеро нас братьев-сирот, мал мала меньше, остались на руках несчастной матери, не имевшей ни кола, ни двора. Смутно припоминаю свое раннее детство, лишенное обычных для ребенка игр и веселья, омраченное сильной нуждой и лишениями, в каких пребывала наша семья, пока не поднялись на ноги мальчуганы и не стали сами на себя зарабатывать. На 8-м году мать отдала меня во 2-ю Гуляйпольскую начальную школу. Школьные премудрости давались мне легко. Учился я хорошо. Учитель меня хвалил, а мать была довольна моими успехами».

Скоро учебу пришлось бросить и начать работать. Мальчик сполна испытал на себе тяготы эксплуатации: «Летом я нанимался к богатым хуторянам пасти овец или телят. Во время молотьбы гонял у помещиков в арбах волов, получая по 25 копеек в день»^>[3]. К хозяевам он рано начал испытывать чувство ненависти, его буквально разрывала жажда мести за перенесенные оскорбления и унижения. И он мстил, как мог. Купец Тупиков, выгнавший Нестора из своего магазина, рассказывал потом односельчанам: «Это был настоящий хорек: молчаливый, замкнутый, сумрачно смотревший на всех недобрым взглядом необыкновенно блестящих глаз. Он одинаково злобно относился как к хозяину, так и к покупателям. За три месяца его пребывания в магазине я обломил на его спине и голове совершенно без всякой пользы около сорока деревянных аршинов. Наша наука ему не давалась»