— Если немедленно не оставишь меня в покое, я закричу!
— Ну разумеется, ты не сделаешь ничего подобного, кошечка моя! Ты и сама знаешь, что принадлежишь мне, только мне одному, и твое предназначение — быть моей любимой игрушкой. Я стану ласкать тебя, гладить, где и когда захочу, и под моей рукой ты будешь лишь потягиваться и мурлыкать от удовольствия.
В этот час в портретной галерее стояли ранние сумерки — тусклые лучи умирающего зимнего солнца почти не проникали в высокие окна.
— Да, — кивнул он с улыбкой, медленно направляясь к ней и властно протягивая изящную белую руку, на указательном пальце которой поблескивал огромный изумруд. — Поверь, Сабрина, тебе понравится все, что мне придет в голову сделать с тобой. Я с самого начала знал, что тебе не терпится меня заполучить, но пришлось дождаться свадьбы с Элизабет. Надеюсь, ты понимаешь, это было необходимо. Но, слава Богу, все позади, и я здесь. Теперь мы можем быть вместе.
Сабрина с зачарованным ужасом наблюдала за его хищно скрюченными, как когти зверя, пальцами. Представив, как они впиваются в ее плоть, девушка вздрогнула и стала пятиться, пока угол огромной позолоченной рамы не впился ей в спину.
Внезапно перед глазами взорвалась ослепительно белая вспышка, и портретная галерея померкла. Тревор куда-то исчез. Она осталась одна.
Очередной приступ кашля оказался так силен, что девушка, согнувшись, схватилась за грудь. Боль осталась даже после того, как она немного пришла в себя. Ощущение было такое, словно чьи-то огромные лапы обвили ее стальным обручем, вдавив и переломав ребра, и теперь острые концы впиваются в тело. Сабрину трясло как в лихорадке, но она все же ухитрилась взять себя в руки, выпрямиться и медленно обвести глазами унылый пейзаж. Повсюду однообразная слепящая снежная белизна. Куда же она забрела? И где находится?
Сабрина вспомнила, что Данте в своей «Божественной комедии» изображал последний, седьмой круг ада ледяной пустыней. В эту минуту она была готова полностью согласиться с прославленным поэтом. Теперь она знала, как выглядит преисподняя — бесцветный безжизненный холод. Вылетавшие изо рта клубочки пара, казалось, замерзали на лету.
Девушка зябко обхватила себя руками и обессиленно прислонилась к большому узловатому вязу, ощущая, как грубая кора царапает щеку. Что же, по крайней мере лицо еще не обморожено и не потеряло чувствительность. Как это чудесно — опереться на что-то твердое, надежное! Она наслаждалась минутным отдыхом и слабым подобием убежища, хотя ветер бесцеремонно играл полами ее плаща, а низко нависшие голые ветки с неприятным скрипом терлись друг о друга, угрожающе раскачиваясь, переплетаясь, потрескивая.
Сабрина подняла глаза. Снегопад еще только начался, но не пройдет и получаса, как буран всей силой обрушится на нее, и если к тому времени она не выберется из леса, то непременно замерзнет.
Девушка вынудила себя снова оглядеться. Кажется ей или снег в самом деле стал гуще?
Она неохотно оттолкнулась от дерева и решительно шагнула вперед, от души надеясь, что движется к югу. Ах, это ей возмездие за чрезмерную самоуверенность! Даже когда кобыла охромела, Сабрина легкомысленно посчитала, что сумеет найти дорогу из Эппингемского леса. Что ни говори, она восемнадцать лет живет в этих местах и прекрасно знает все здешние тропинки. Но теперь, когда все вехи покоятся под толстым белым покрывалом, Сабрина совершенно растерялась. Сумеет ли она сориентироваться, пока последние приметы не исчезли в снегу?
Терновый шип вонзился в красивый плащ из алого бархата, подарок дедушки на прошлое Рождество. Сабрина нагнулась, чтобы высвободить полу, и боль в груди вспыхнула с новой силой. Лающий кашель разрывал легкие, и по щекам девушки покатились ледяные слезы. Она смахнула их ладонью, и, когда зрение прояснилось, перед глазами вновь всплыло лицо Тревора с идеально вылепленными чертами. Красивое. Пожалуй, для мужчины даже чересчур красивое. Зеленые глаза под тяжелыми веками, опушенные длинными ресницами, чуть потемнели и сверкали торжеством. Недаром Элизабет все твердила, что хорошо бы дочерям унаследовать прекрасные глаза отца!
Тревор тайком последовал за ней в восточное крыло Монмут-Эбби, где располагалась фамильная портретная галерея. В хорошую погоду Сабрина любила там рисовать. В тот день она хотела скопировать портрет графини Изольды, жившей в шестнадцатом веке и, если верить семейным преданиям, удостоенной внимания самого Генриха VIII. Но при виде Тревора Сабрина мгновенно забыла обо всем.
С каким невозмутимым видом, заранее уверенный в победе, он объяснял тогда:
— Не противься мне, малышка Сабрина. Ты давно водила меня за нос, бесстыдно флиртовала, а я не отличаюсь особенным терпением. Но ты не успокоилась, пока не добилась своего. Кокетничала со мной, мучила, пока мне не захотелось сорвать с тебя покров притворной невинности, которым ты себя окутала. Наконец-то мое ожидание вознаграждено! Больше я не потерплю никаких игр! Я знаю, почему ты ускользнула в этот уединенный уголок! Твой план превосходен, что и говорить! Ну же, иди сюда, признайся, как сильно хочешь меня!
