Сергей Тютюнник
Непримиримые
Двухтысячное войско под началом подполковника Балакина, одного из лучших полковых командиров Объединенной группировки федеральных войск на Кавказе, в распластанном на пологих холмах предгорной Чечни поселке обложило отряд Шамиля Караева, состоявший из семидесяти человек. Шамиль уже вторую войну водил за нос федералов и вот попался.
Два дагестанца-двухгодичника через мощный громкоговоритель, установленный на бронетранспортере, кричали Шамилю и его людям, чтобы сдавались. Они кричали на арабском и чеченском языках. Двухгодичники истекали потом в тесном от агитационной аппаратуры бэтээре, читали Шамилю через свой матюгальник куски из Корана о смирении, говорили, что в Российской армии уважают мусульман, и обещали амнистию добровольно сложившим оружие. Громкоговоритель заглушал рев элегантных штурмовиков в высоком и сказочном небе…
Шамиль, вторую войну гоняемый по лесам и ущельям, не поверил призывам дагестанцев. И войско Балакина принялось перепахивать огороды артиллерией и колоть поселок самолетными пике. Шамиль с сельским людом ушел в подвалы, но бомбы, черными каплями срывающиеся с молниеносных штурмовиков, многих доставали и в глубине.
– Не поверил, – сказал Балакин про Шамиля и закурил. – Эти два барана-толмача опять что-то насвистели про Коран и мусульман. – Балакин понял лишь два слова в чужом языке переводчиков.
Подполковник сидел на плоской крыше высокого дома, где выбрал себе командный пункт. И сказал все это Балакин офицеру-воспитателю из штаба группировки Постникову, по чьему ведомству числились переводчики и громкоговоритель. Постников как старший здесь «политработник» следил за укреплением морально-боевого духа своих войск и разложением неприятеля. Он следил за этими процессами с КП Балакина и кивал всему, что тот говорил. Постников чутким нюхом давно уже уловил определенные веяния в тягучей кадровой атмосфере и понял, что Балакин скоро уйдет на повышение. А Балакин, поглядывая на «комиссара» через красивые солнцезащитные очки итальянской штамповки, покусывал сигарету и думал: «Вот так, гад, всю жизнь и киваешь. Выкивал уже подполковничьи погоны, выкиваешь и полковничьи». А Постников кивал и думал: «Вот такая банда, как у этого Шамиля, тебе как раз и нужна. Да еще на равнине, а не в горах. Легкая победа, умелый доклад наверх о результатах операции и – вперед, на генеральскую должность».
– Перекур, – скомандовал, покуривая, Балакин состоявшим при нем артиллерийскому начальнику и авиационному посреднику.
На плоскую крышу кирпичного дома сели два диких голубя. Из пыльных садов выползла тишина, но два дагестанца-двухгодичника загнали ее обратно, снова врубив свой матюгальник. Цитатами из Корана они стали уговаривать Шамиля сдаться и пощадить людей, огороды и скотину.
– Что они свистят про Коран, – зло покусывал сигарету Балакин. – Ты ему скажи, что нам самим эта война до задницы, что мы хотим домой к женам и детям, что мы им не враги и худого не сделаем… А они долдонят «коран-мусульман», «коран-мусульман». Да я бы назло не вышел, если бы мне, окруженному, читали что-нибудь из устава. Хоть из боевого, хоть из ооновского.
Балакин говорил это вслух как бы дагестанцам-двухгодичникам. Но, прячась за темными очками, глаза косил на Постникова. По мнению Балакина, именно «комиссар» должен был научить переводчиков правильной агитации в бандитских массах.
«Политработник» заиграл желваками, стараясь не смотреть на Балакина своими водянистыми глазами.
– Хрен кто выйдет, – вынул Балакин сигарету из зубов и плюнул изящным хлестким плевком.
«Комиссар» из-за присутствия на «капэ» зрителей – десятка офицеров – после короткой борьбы внутри себя нокаутировал сомнения и рванулся в атаку за честь мундира:
– Кабы агитаторы тут могли банды в плен брать – не хера было бы войска сюда вводить, – выцедил меж зубов тягуче.
– Ну а коль не могут, – так же тягуче, но веселей сказал Балакин, – не хера было сюда таких агитаторов брать.
Постников захватил горячего летнего воздуха в легкие, но выдохнул не в том темпе, на который сам рассчитывал, – легко выдохнул, потому что увидел силуэт человека, бредущего от пропыленных, взятых в кольцо садов.
– Кстати, вон уже кто-то сдается.
Балакин освободил от итальянских очков глаза и поднял к мохнатым бровям бинокль. От поселка шел кто-то в серо-голубой одежде.
– Нашелся один дурак. Да и тот крестьянин, – хмыкнул он, но «комиссар» уловил в его голосе нотку сожаления. Этот единственный сдающийся человек рушил стройную систему балакинских обвинений в адрес агитаторов.
На крыше дома все насторожились: перспективный командир Балакин, взвинтившийся Постников, хитрец артиллерийский начальник, списанный на землю по гипертонии авиационный посредник с сиреневыми щеками, красавец-усач офицер связи, хамовитые солдаты из комендантской «придворной» роты и несколько душевно смятенных чеченцев, среди которых серым светлым пиджаком выделялся промосковски настроенный председатель местной власти (остальные чеченцы были одеты в однотонную милицейскую форму и представляли батальон местных ополченцев, приданных русским «для поддержки штанов», как говорил Горский – начальник артиллерии).
