И в Субботу священник поет песню за еще не наступившее будущее, за тот день, когда наступит вечная Суббота и спокойствие вечной жизни.
Мишна Тамид 7:4, читается во время Субботней утренней службы
К тому времени, когда наступил первый Шаббат после праздника Симхат Тора, Рав Крушка сделался таким тонким и бледным, что, бормотали прихожане, во впадинах его глаз виднелся тот свет.
Рав провел их через дни праздников и твердо стоял на ногах во время двухчасовой службы в конце поста на Йом Кипур, хотя его глаза не раз закатывались кверху, будто он вот-вот упадет в обморок. Он даже радостно танцевал со свитками на Симхат Тора несколько минут. Но сейчас, когда святые дни подошли к концу, его жизненная энергия покинула его. В этот знойный, переспелый сентябрьский день закрытых окон и капелек пота на бровях у каждого из прихожан, Рав, облокотившись о руку своего племянника, Довида, был укутан в шерстяное пальто. Его голос был слаб. Его руки тряслись.
Ситуация была ясна. Она была ясна уже долгое время. В течение нескольких месяцев его голос, некогда богатый, как красное вино для кидуша, стал сиплым, и часто в нем прорывался кашель и удушение. И все же трудно было поверить в небольшую тень на рентгеновском снимке легких. Кто видел эту тень? Что это за тень? Община не могла поверить, что Рав Крушка мог поддаться какой-то тени — казалось, что от света Торы он сиял так ярко, что они тоже подсвечивались его присутствием.
По общине разлетелись слухи. Специалист с Харли Стрит сказал ему, что он поправится, если отдохнет месяц. Знаменитый Реббе сообщил, что он и пятьсот его учеников читают по книге псалмов в день за выздоровление Рава Крушки. Говорили, Рав видел пророческий сон о том, что он доживет до того момента, когда будет уложен первый камень Бейт ha-Микдаш, Святого Храма в Иерусалиме.
И все же с каждым днем он становился все более хилым. Весь Хендон и его окрестности знали о его падающем здоровье. Те прихожане, которые частенько пропускали неделю в синагоге и посещали службы в других местах, вдруг стали набожными. Каждую неделю приходило больше людей, чем в предыдущую. Неуклюжая синагога — сделанная из двух домов, присоединенных друг к другу, — не была предназначена для такого количества людей. Во время служения воздух становился несвежим, температура — еще более высокой, а запах — почти зловонным.
Пару членов совета синагоги предложили организовать отдельное служение для присоединившихся. Д-р Ицхак Хартог, президент совета, отклонил это предложение. Эти люди пришли увидеть Рава, он заявил, поэтому да будет так.
Итак, на первый Шаббат после Симхат Тора, синагога была переполнена, а члены общины были более сосредоточены на Раве, чем на молитвах, с которыми они обращались к Создателю. Они беспокойно наблюдали за ним все утро. Довид и правда находился рядом со своим дядей, поддерживая его сидур и правый локоть. Но, кто-то пробормотал соседу, возможно, присутствие такого человека скорее препятствует, чем поможет выздоровлению? Довид был раввином, это было известно всем, но он был не Рав. Различие было едва заметным, но все же раввином можно стать путем учебы и достижений, а титул Рава присваивался общиной многоуважаемому лидеру, ученому непревзойденной мудрости. Рав Крушка без сомнений был именно таким. Но разве Довид когда-нибудь выступал на публике, или давал великолепную двар Тора, или хотя бы писал вдохновляющие книги, как это делал Рав? Нет, нет и нет. Довид был неказистый с виду: небольшого роста, лысеющий, немного полноватый, но в нем, вдобавок, не было такого духа, как у Рава, не было такого огня. Ни один представитель общины, даже маленький ребенок, не обратился бы к Довиду Куперману «Раввин». Он был «Довид», а иногда просто «тот племянник Рава, тот помощник». А его жена! Видно было, что что-то не так у Эсти Куперман, что была какая-то проблема, какое-то беспокойство. Но этот вопрос попадал под название лашон ha-ра — «злой язык» — и не может обсуждаться в cвященном доме Властелина.
В любом случае, Довида считали неподходящей поддержкой Раву. Рав должен быть окружен большими знатоками Торы, которые учатся днем и ночью, и этим предотвратят злой божий указ. Жаль, некоторые говорили, что у Рава нет сына, который бы поучился в его заслугу, и Рав удостоился бы долгой жизни. А еще жаль, говорили другие, потише, что у Рава нет сына, который сам станет Равом, когда тот уйдет. Ведь кто займет его место? Эти мысли циркулировали уже несколько месяцев, становясь более различимыми в сухой жаре синагоги. Чем больше энергия Рава отделялась от него, тем больше Довид также с каждой неделей становился все более согнутым, будто чувствуя, как их тяжелые взгляды взгромоздились к нему на плечи, а сила их разочарованности давила ему на грудь. Он почти не поднимал глаз во время службы и ничего не говорил, лишь переворачивая страницы сидура и занимая свое внимание только словами молитвы.
К полудню всем прихожанам стало ясно, что Рав выглядел хуже, чем раньше. Они вытягивали шеи, чтобы лучше его наблюдать. Во время утренней службы Шахарит, помещение становилось все теплее и теплее, и каждому мужчине было известно, что его тело начало прилипать к сиденью через костюм. Рав наклонился во время Модим, потом выпрямился снова, и его рука, которой он держался за скамейку впереди него, была белой и дрожала. Лицо его, будучи четким, дрогнуло в гримасе.
