© Бакулин В., Болдырева Н., Гарднер Э., Давыдова А., Данилова Е., Зарубина Д., Игнатьев С., Караванова Н., Кликин М., Колесова Н., Корель И., Коротич М., Максимова Е., Перумов Н., Рыженкова Ю., Сафин Э., Тихомиров М., Трофимова Н., Федина Н., Черкашина И., Южная Ю., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
* * *
«…И у смерти, у жизни учись –
Не бояться ни смерти, ни жизни!»
Как хотелось бы многим из нас в тревожное время научиться тому, о чем пишет Дмитрий Мережковский в своем стихотворении[1]. Страх смерти и страх жизни – вот то, что, пожалуй, лежит в основе таинственной притягательности образа некроманта для нас, читателей и писателей. Он бесстрашен. Он черпает свое бесстрашие, свою силу из разных источников, но ведет ли его долг или эгоизм, доброта или злоба – он идет вперед там, где мы сами испугались бы сделать шаг, пересекает границу, которая кажется нам нерушимой. Он имеет смелость перечить законам природы. И читая историю того или иного некроманта, мы на мгновение, час или день – верим, что эти законы меняются, позволяя нам тоже стать чуточку бесстрашнее перед жизнью и смертью.
Некромантия – изначально, исторически – культ поклонения мертвым, надежда на то, что ушедшие от нас в мир иной стали там мудрее и сильнее живых и помогут своим потомкам на этом берегу Стикса. Но знаем мы и уже привычные иные толкования этого слова. Для многих некромантия обозначает власть над мертвым, возможность заставить неживое служить живому.
В этом сборнике истории разных некромантов. Здесь есть и классические создатели зомби, мрачные колдуны, живые и мертвые, есть и путешественники по реке времени, потерявшиеся меж двух берегов. Есть мертвецы, в которых теплится огонек живого, и живые с мертвым сердцем. И есть те, кто стремится подчинить себе смерть для того, чтобы вырастить в пустых глазницах ее черепа росток новой жизни. Для кого-то некромантия – это сама жизнь, источник сил и бессмертия, для кого-то – отчаянный шаг, преступление, для кого-то – рабочая рутина. Для каждого, кто называет себя некромантом или вынужден им быть, – смерть представляет собой не конец и не итог, а лишь одну из неизбежных вех жизненного пути.
Пожалуй, в этом сборнике не просто истории некромантов и их жертв. Это истории о борьбе и сосуществовании живого и мертвого – в мире, природе, социуме, теле и душе человека.
В каждом из героев собранных под этой обложкой рассказов есть сумеречное мерцание двойственности – жизни/смерти. «И смерть и жизнь – родные бездны; / Они подобны и равны, / Друг другу чужды и любезны, / Одна в другой отражены», – говорит тот же Мережковский в «Двойной бездне». О тех вечных вопросах, над которыми пришлось задуматься авторам этого сборника, сложно говорить без пафоса и Больших Букв, однако – представьте – все большие буквы сосредоточены здесь, на странице с предисловием.
Самое сложное позади. Теперь – читайте рассказы о тех, кто научился не бояться ни смерти, ни жизни.
Ник Перумов
Неправильное лето
Всё в это лето начиналось неправильно. Закончен пятый класс, впереди шестой, самый важный – когда тебе будет двенадцать и ты сможешь сам выбирать – реальное училище с его интегралами, логарифмами, черчением и даже новомодной электромеханикой; гимназия с поэтами, гипсовыми головами, немецкими глаголами, сонетами Шекспира и прочими девчоночьими вещами; или же Морской корпус.
Дух захватывало.
Но…
Но всё пошло не так.
Во-первых, я недобрал баллов на испытаниях. Немного, но всё-таки недобрал, и сам этому ужасно удивился, потому что учился-то я всегда неплохо. Отличником не был – им у нас жилось тяжко, – но и не отстающим с «камчатки». «Удовлетворительно» не имел никогда, по большей части – «хорошо» и «весьма хорошо».
И тут вдруг такое…
Нет, не то, чтобы я провалился. Но на годовых испытаниях оценки ставят не по нашей обычной шестибалке, а по двенадцати. И тут уже важно, наберёшь ты на математике все одиннадцать (двенадцать не получал никто) или ограничишься девятью.
Я получил только восемь.
А это означало, что право первой очереди я теряю. Самые лучшие места достанутся другим, из верхнего потока. И я, новоявленный середнячок, буду покорно ждать крошек с чужого стола.
Отчего-то это меня жутко злило. Хотя вообще-то я не ведусь на подначки и на «слабо» меня не взять. Хотя, конечно, ежели по сути, не надо было читать «Практическую демонологию» последние три вечера и даже ночи перед испытанием, но удержаться было никак.
Книгу я увёл у папы из кабинета – он оставил на столике возле двери, куда вечно сваливает старые газеты. Я даже удивился такой удаче – книги, подобные «Демонологии», папа никогда не оставляет на виду, всегда убирает в шкаф и даже запирает на ключ, хотя ни я, ни старшая сестра Таня никогда не полезем и не станем там рыться.
Папа – профессор в университете, читает лекции по «Истории культов». Летом ездит в экспедиции с другими профессорами, возвращается загорелым и бородатым, похудевшим, зачастую – с полузажившими рубцами, от которых мама вечно всплескивает руками и начинает выговаривать, что, мол, вы, Аркадий Иванович, мне обещали уже который раз. А папа виновато смотрит в пол – ну точь-в‑точь, как мы с Танькой, если провинимся, – и только разводит руками. «Ну, любезная моя Катерина Сергеевна, ты ж понимаешь, как это важно… Пещерный городок в Гондаре! Коптские свитки! Папирус времён фараонов! Додинастический Египет!..» – «Ты о нас совсем не думаешь! – сердилась мама. – Люсю с Масей надо отвезти на море. Доктор Сергей Сергеевич настаивает…» «Да-да, Катенька, – поспешно соглашался папа, – в следующее лето уж всенепременно».
