Негр на час

Однокомнатная квартира в Бруклине. Квартира пустая, сугубо холостяцкая. На фоне этого "ничто" — великолепно сервированный стол.

Кочергин прохаживается, смотрит на часы, выглядывает в окно…

Наконец, раздается звонок.

Кочергин. Наконец-то!

Быстро выходит. Входят уже вдвоем. И Кочергин человек крупный, а Пол совсем уж громила. Он меланхолично жует. Не снимая кожаной куртки, садится за стол, рядом кладет часы.

Кочергин. Ну… начнем! (Прокашливается.) Начнем, пожалуй. Что будешь пить, исчадье ада? Как всегда?.. как всегда, виски. (Наливает.) А мне нашей пшеничной… (Пьют.) Ууу — ах!.. Ну, а теперь слухай. Тост буду говорить. Ты знаешь, что такое тост, образина?.. Что ты можешь знать из нормальных человеческих чувств. Тебе бы только физиологически нажраться. А остальное для тебя — причуды. Да, причуды шизиков. Ты ведь даже слова такого не слышал — благоговение. А?

Пол. What?

Кочергин. Что, уловил интонацию презрения? Но ничего. Будем впредь осторожнее. Но не потому что мы тебя опасаемся, глина ты проселочная, а потому что нам свое надо успеть сказать. Слушай и запоминай. Такого ты и за деньги не услышишь в своей сраной стране. Слушай. Когда человек рождается на свет, мама показывает ему мир. Русская мама, сатана, это человек нежной и упоительной силы. Русская мама показывает человечку беспредельную жизнь, и никто и никогда не упрекнул ее за обман. А это обман. Обман! И мир, названный беспредельным самым честным и чистым существом на свете, русской мамой, начинает сжиматься. Он сжимается так неотвратимо, так быстро! Э-эх… Выпьем, друг… Давай выпьем за русскую маму, за черную маму, за всех мам и пап. Нет, за пап мы пить не будем. Потому что папа — говно. Папа сунул, вынул и бежать. А мама, кряхтя, рожает. Мама, вздыхая, воспитывает. А сынок бросает маму и бежит в Соединенные Штаты. На фига он туда бежит? Там что, его очень ждут? Там с ним мечтают подружиться? Нет. Там живет такой вот барбос черного цвета, который за двадцать баксов жрет, пьет и смотрит на часы — чего ты смотришь? тебе работать еще сорок восемь минут. Ты мне напоминаешь нашего барбоса белого цвета. Те же повадки. Да, я расист. Но я расист интеллектуального направления. Мне не важен цвет кожи. Больше того скажу — мне не важна даже нация! Удивлен?.. Не очень?.. Не понял ни фига?.. Ясно… А нация — страшная штука. Она вдруг берет за шиворот любого раскрепощенного, любого гражданина человечества и ставит в строй. И ему невыразимо приятно стоять в общем ряду. И идти в атаку. Он кайф ловит от этого, понял? А потом, когда получит по морде и в жопу осколками мартеновского производства, он вдруг начинает вопить, что его силком послали воевать со своими зарубежными братьями. Силком! Да он, когда ему везло вонзить штык в чужую грудь — он кончал!.. Хотя — мы куда-то забрались в неправильном направлении. Опасный момент. Потому что о бабах — сколько угодно. Там кроме полного истощения организма ничего страшного. А вот нация… государство… Да, попробуй я сейчас хоть пальцем коснуться Юнайтед Стейтс… О! Сделал стойку. Как пес на цепи. Что тебе дает твой Юнайтед Стейтс, кроме возможности где-то с кого-то снять часы и в поту и зловонии дрючить какую-то дешевую подстилку? А туда же: патриот, ммать такую!

Пол. Если я еще раз услышу название страны, я тебя буду трахать! (англ)

Кочергин. Это еще неизвестно, кто кого. Ты думаешь, что ты такой страшный? Что тебя показывают в сериалах? Что с тобой бояться встретиться взглядом? Да попади ты к нам, даже не в зону, не в КПЗ, — попади ты к нам на деревенские танцы и там тебе покажут, что такое безрассудство и полный отруб. Это тебе не перед телекамерами геройствовать. Там тебя будут с первой секунды отправлять по частям… Все! Прекращаю. Нечего этим гордиться. Действительно, нашел что вспомнить… Ты вспомни лучше святое. Ты родину вспомни в окне электрички. Летом. Несется сплошной зеленой стеной. Ты выехал за два часа на дачу — а она уже бескрайняя и безлюдная! Там уже власть берез! Там никакой советской власти! Эта сраная власть заканчивается тут же, на огородной изгороди! И вся остальная страна, все двадцать два миллиона… нет, сейчас, конечно, меньше, шестнадцать… никому не принадлежит! Никому! Поэтому мы и держимся зубами за свободу берез и сосен! Чтобы они одни владели землей. Чтобы человек не смел ее касаться! Частная собственность! Разве может быть в частной собственности берег моря? Ты, гадина? Вулкан принадлежит какому-то насекомому? Который к тому же еще и импотент, и алкаш, и наркота? Острова сказочные в лазурной бухте? Скалы в свирепом ущелье? Какому-то человечку? А вот этого не хочешь?

Показывает по локоть. Пол хмурится. Но молчит.

Кочергин. И что это меня все тянет к барьеру? Давай лучше выпьем, Пол. Выпьем за твой приход. Я представить себе не могу, чтобы где-то в Воронеже какой-то американец пригласил местного громилу и платил ему за то, чтобы тот слушал его бред. С выпивкой! Да очередь бы стояла! В глаза бы глядели масляно! Они бы на стол ноги-то и не подумали! Они бы балычок под водочку, сырок под водочку и уже — друзья по гроб! Они за такое угощение тебе любую просьбу на одной ноге!