Хорошо помню, как я «заразился» авиацией, с которой потом накрепко связал свою жизнь. Было это давным-давно, в степной донской станице, где в весеннюю пору гуляют вольные ветры да разливается в небе звонкая песня жаворонка.
В то время места наши считались еще глухими. До железной дороги почитай сто верст. Попробуй, доберись в распутицу… Ни электричества, ни радио. Выйдешь на околицу — и только травы шумят да орел кружит в поднебесье, высматривая добычу.
И вдруг над крышами домов появляется самолет! Вы представляете себе, что это значит?
На всю жизнь запомнился мне тот апрельский день. Мы возвращались из школы, когда услышали какой-то особенный, незнакомый гул. Мальчишки как по команде бросились через плетни к речке, а я сообразил, что надо бы повыше взобраться. Вылез по шаткой деревянной лестнице на крышу своего дома. Бескрайняя ширь открылась моим глазам, захватило дух от необъятного простора. На миг показалось, что у меня за спиной выросли крылья. Стоит лишь взмахнуть рукой — и я, подобно степному орлу, стану свободно парить в небе…
Кубарем скатился вниз и помчался на выгон. По широкой улице, вздымая пыль, туда уже спешили и стар и млад. Каждому хотелось поглазеть на чудо. Впервые в нашу станицу Селивановскую прилетел самолет, вернее — «ероплан», как тогда называли.
Испытывая восхищение, мы на цыпочках ходили вокруг таинственной машины, осторожно притрагиваясь к фюзеляжу, хвостовому оперению. Человек в кожанке и огромных очках на лбу казался пришельцем из каких-то сказочных миров, и мы смотрели на него с обожанием.
Аэроплан вскоре — он, как стало потом известно, совершил вынужденную посадку в связи с какой-то неисправностью — взмыл в небо и скрылся за камышовыми зарослями речки Березовой, оставив в мальчишечьих сердцах чувство печали и растерянности.
Возвращались мы домой молчаливые, хмурые. Я снова взобрался на крышу и долго сидел в раздумье. Все вроде бы осталось прежним. Петляют желто-коричневые дороги, из гущи зарослей вспархивает и падает на воду стайка диких уток… Но меня уже ничто не радовало. Так внезапно прилетевшая и исчезнувшая крылатая птица нарушила привычную жизнь, поманила в неведомые дали.
Медленно, томительно тянулись дни. Мне хотелось скорее стать взрослым, самостоятельным. Вот, наконец, позади остались четыре класса, и я — ученик школы-семилетки. Находилась она в соседней станице Маньково-Березовской, в десяти километрах от Селивановской. Жили мы бедно, семейка немалая одиннадцать ртов. Какая уж там учеба, прокормиться бы! Школьника ведь надо и обуть, и одеть, да еще покупать учебники, тетради, чернила, а отдача от него какая? Поэтому многие дети уже с четвертого класса оставляли школу и шли в поле помогать старшим, пасли скот, нянчили младших.
К счастью, в нашей семье, несмотря на материальные трудности, складывались другие взгляды в отношении образования детей. И тут не обошлось без влияния старшего брата Леона. Будучи совсем молодым, он воевал солдатом в первую мировую войну. В гражданскую сражался в армиях Буденного, Ворошилова, стал коммунистом. Для станичников он был уважаемым человеком.
Помню, сидели мы как-то за ужином. Разговор зашел обо мне: куда определить Алексея после семилетки. У матери была заветная мечта: она спала и во сне видела меня учителем. Отцу же хотелось, чтобы я стал агрономом. Как раз к тому времени в станице Морозовской открылась школа, готовившая младших специалистов для сельского хозяйства. Там бесплатное питание и еще стипендию платят: пять рублей в месяц!
Я все еще пребывал в нерешительности, когда в разговор вмешался старший брат. Сказал не то в шутку, не то всерьез:
— А может, позволим ему на летчика учиться… Он ведь только об этом и мечтает. Парень он смекалистый, мускулы у него крепкие, дерется хорошо. Ну, что скажешь? — озорно улыбнувшись, толкнул меня под бок.
— Тоже мне, летчик… — хихикнула младшая сестренка, и я сразу покраснел до корней волос, догадавшись, что она намекает на мой маленький рост. Я тяжко переживал этот, как мне казалось, недостаток. Но в летном деле рост, наверное, можно не брать в расчет. Да и подрасту же я еще…
И мать, словно угадав мои мысли, сказала примирительно: — Мал, да удал, и нечего насмешничать. А кем ему быть, еще решим, время терпит. Пусть пока летом отцу подсобит по хозяйству.
Так ничем разговор и закончился. Но семейная дискуссия каким-то обрезом стала известна в школе, и мои однокашники вскоре стали называть меня не иначе как летчиком. Кличка у станичников Дона все равно что второе имя, и коль раз прилепили ее тебе, будешь носить до гроба. Тек и стал я «Алешкой-летчиком». Сначала обижался и огрызался, а потом привык и даже начал гордиться. Кстати сказать, это прозвище, много раз повторяемое, как бы напоминало мне, чтобы не забывал свою мечту.
Сокровенными мыслями о том, чтобы связать свою судьбу с авиацией, делился я тогда с Васей Мацыниным, серьезным, начитанным парнишкой. В школе он был лучшим учеником. Мы с ним жили по соседству, крепко дружили, вместе выступали против обидчиков, кулацких сынков. Василий часто давал мне почитать какую-нибудь интересную книгу. Именно благодаря ему я открывал для себя замечательных комсомольских поэтов.
